Неточные совпадения
Считался одним из лучших тульских врачей, практика
была огромная, очень много
было бесплатной: отец никому не отказывал, шел по первому зову и очень
был популярен среди тульской бедноты.
Помню
огромный двускатный письменный стол у отца в кабинете, заниматься за ним можно
было только стоя; если сидя, то на очень высокой табуретке.
У папы на Верхне-Дворянской улице
был свой дом, в нем я и родился. Вначале это
был небольшой дом в четыре комнаты, с
огромным садом. Но по мере того как росла семья, сзади к дому делались все новые и новые пристройки, под конец в доме
было уже тринадцать — четырнадцать комнат. Отец
был врач, притом много интересовался санитарией; но комнаты, — особенно в его пристройках, —
были почему-то с низкими потолками и маленькими окнами.
Всегда у нас в комнатах жили собаки, — то
огромный ньюфаундленд, то моська, то левретка. И блохи
были нашей всегдашнею казнью.
У папы
была большая электрическая машина для лечения больных:
огромный ясеневый комод, на верхней его крышке, под стеклом, блестящие медные ручки, шишечки, стрелки, циферблаты, молоточки; внутри же комода, на полках, — ряды стеклянных сосудов необыкновенного вида; они
были соединены между собою спиральными проволоками, обросли как будто белым инеем, а внутри темнели синью медного купороса. Мы знали, что эти банки «накачивают электричество».
Это
была история тяжелой и героической борьбы кучки русских с
огромной армией турок.
— «Наши столпились у ворот укрепления. Святослав стоял впереди с
огромным бердышом. Одежда его
была вся изорвана, волосы всклокочены; руки по локоть, ноги по колено в крови; глаза метали ужасный блеск. Татары, казалось, узнали его и хлынули, как прорванная плотина. „Умирать, братцы, всем! Славно умирать!“ — крикнул он, бросился в гущу татар и начал крошить их своим страшным оружием…»
Не
было тут ни аллей, ни дорожек; только разбросанные группы деревьев и
огромные одиночные липы с ветками, спускавшимися до земли.
Через полтора года на месте добрынинского пожарища вырос просторный двухэтажный дом с
огромными окнами, весною они
были раскрыты настежь, и из них далеко по тихой улице опять неслись нежные и задумчивые мелодии Шопена.
Они происходили в
огромном актовом зале, для каждого экзаменующегося полагалась отдельная парта, парты
были расставлены так далеко друг от друга, что никакие сношения не
были возможны.
Я пришел к ним. Все в те блаженные дни
было необычно-радостно, торжественно и по-особому значительно. Блеск июньского дня; эта девушка с длинною косою и синими глазами;
огромные, теперь пустынные, комнаты школы с мебелью и люстрами в чехлах; и я — в штатском костюме, с папиросой, и не гимназист, а почти уже, можно сказать, студент.
Погода по-прежнему
была сверкающая, в раскрытые окна глядела налитая солнцем зелень сада, по блестящим полам медленно двигались под сквознячком легкие стаи пушинок от тополей. В душе
было послеэкзаменационное чувство
огромного облегчения и освобождения; впереди — Петербург, студенчество; через две недели — к Конопацким. И я писал...
На дворе
были три
огромных дворовых собаки.
Был он будто бы большой умница, с
огромным, но исключительно разрушительным умом, не способным ни на какое творчество Иногда — бывало это, когда он
был выпивши, — Соколов вдруг отбрасывал сознательно проводимую им систему голого сообщения фактов и хронологии, выцветшие глаза загорались насмешливым огоньком, и он начинал...
Однажды сидели мы в гостиной у Зиночки. У Зиночки
была отдельная своя гостиная, с низенькими диванчиками и креслами, с
огромным великолепным зеркалом в раме из карельской березы. Сидела у нее еще ее подруга, курсистка Вера Богдановская, впоследствии известный химик.
Приехали на конке к Волкову. На площади перед кладбищенскими воротами колыхалась
огромная масса студенческой молодежи. Среди штатских одеяний студентов-универсантов старших курсов пестрели формы младших универсантов, технологов, медиков и лесников.
Были курсистки. Подъезжали конки и подвозили все новые толпы студентов.
Через год Гаршин умер. В воспоминаниях о нем некий Виктор Бибиков, незначительный беллетрист того времени, во свидетельство большой популярности Гаршина среди молодежи рассказывал: когда они с Гаршиным возвращались с похорон Надсона и зашли в трактир
выпить рюмку водки,
огромная толпа студентов окружила Гаршина, устроила ему овацию и хотела качать, и ему, Виктору Бибикову, с трудом удалось отговорить студентов.
В журнале «Вестник Европы» появилась статья, вызвавшая в Петербурге
огромную сенсацию. Это
была очередная общественная хроника. Отдел общественной хроники
был наиболее живым и наиболее читаемым отделом мертвенно-либерального, сухо-академического «Вестника Европы», органа либеральной русской профессуры. Хроника не подписывалась, но все знали, что ведет ее талантливый публицист, впоследствии почетный академик, К. К. Арсеньев.
Манера говорить у них
была разная: Анненский говорил быстро, страстно, захлебываясь; Короленко — медлительно, спокойно, никогда не теряя самообладания; глаза смотрят внимательно, и в глубине их горит мягкий юмористический, смеющийся огонек. Сам — приземистый, коротконогий, с
огромною курчавою головою, на которую он никогда не мог найти в магазине шляпы впору, — приходилось делать на заказ.
Заработки его как инженера
были огромные.
Было и в России и за границей впечатление, что друг против друга стоят две
огромных силы: самодержавие со своим всеохватывающим полицейским аппаратом и неуловимый исполнительный комитет «Народной Воли», держащий в непрерывном трепете бессильную против него власть.
Да, ему нужно
было и людям своего времени и всем народам вековечно и нерушимо запечатлеть в сердцах
огромную красоту человеческого существа, показать всем нам и обрадовать нас видимою для всех нас возможностью
быть прекрасными…
Но
было у нее
огромное интуитивное понимание того, что хочет и может дать ее муж-художник, и в этом отношении она
была живым воплощением его художественной совести.
Я не подозревал, какой это
был большой,
огромный человек, — тут я только узнал…
Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Достоевский. Все —
огромные, как снеговые горы, и, как горы эти, такие же далекие и недоступные, такие же неподвижные, окутанные дымкою сверхчеловеческого величия. Среди них — такой же, как они, Лев Толстой. И странно
было подумать, что он еще жив, что где-то тут, на земле, за столько-то верст, он, как и все мы, ходит, движется, дышит, меняется, говорит еще не записанные слова, продолжает незаконченную свою биографию, что его еще возможно увидеть, говорить с ним.
Радость, гордость и ужас охватили меня, когда я прочел это письмо. Нетрудно
было понять, что тут в деликатной форме приглашали меня самого: при
огромном круге знакомств Толстых странно им
было обращаться за рекомендациями ко мне, совершенно незнакомому им человеку; очевидно, я, как автор «Записок врача», казался им почему-то наиболее подходящим для ухода за больным отцом, Если же даже все это
было и не так, то все-таки после этого письма я имел полное право предложить свои услуги.
Но однажды мне пришлось видеть: вдруг глаза эти загорелись чудесным синим светом, как будто шедшим изнутри глаз, и сам он стал невыразимо красив, Трагедией его писательской жизни
было то, что он, несмотря на свой
огромный талант,
был известен только в узком кругу любителей литературы.
Неточные совпадения
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб
был не тучен и не скареден, рост имел не
огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны
быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
Они не производят переворота ни в экономическом, ни в умственном положении страны, но ежели вы сравните эти административные проявления с такими, например, как обозвание управляемых курицыными детьми или беспрерывное их сечение, то должны
будете сознаться, что разница тут
огромная.
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё
было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены
были оштукатурены под мрамор,
огромные цельные окна
были уже вставлены, только паркетный пол
был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Длинный белый остов спины с
огромными, выдающимися лопатками и торчащими ребрами и позвонками
был обнажен, и Марья Николаевна с лакеем запутались в рукаве рубашки и не могли направить в него длинную висевшую руку.
— Мы знакомы, — сказала она, кладя свою маленькую руку в
огромную руку конфузившегося (что так странно
было при его громадном росте и грубом лице) Яшвина.