Неточные совпадения
Ряд статистических работ отца
был напечатан в журналах.
Когда я еще
был совсем маленьким, отец сильно увлекался садоводством, дружил с местным купцом-садоводом Кондрашовым. Иван Иваныч Кондратов. Сначала я его называл Ананас-Кокок, потом — дядя-Карандаш.
Были парники,
была маленькая оранжерея. Смутно помню теплый, парной ее воздух, узорчатые листья пальм, стену и потолок из пыльных стекол, горки рыхлой, очень черной земли на столах,
ряды горшочков с рассаженными черенками. И еще помню звучное, прочно отпечатавшееся в памяти слово «рододендрон».
В приготовительном же классе.
Рядом со мною сидел на парте рыжий и крупный немчик Ган, добродушный и покорный, с которым можно
было делать что угодно. Я написал на его транспаранте...
У папы
была большая электрическая машина для лечения больных: огромный ясеневый комод, на верхней его крышке, под стеклом, блестящие медные ручки, шишечки, стрелки, циферблаты, молоточки; внутри же комода, на полках, —
ряды стеклянных сосудов необыкновенного вида; они
были соединены между собою спиральными проволоками, обросли как будто белым инеем, а внутри темнели синью медного купороса. Мы знали, что эти банки «накачивают электричество».
Другой раз
было со мною так. Мы
рядами стояли в гимназической церкви у обедни. Мой сосед со смехом сунул мне в руку три копейки.
Да! Как же я раньше этого не замечал? Удивительно милая. Мы сидели
рядом, весело разговаривали, смеялись. Удивительно милая. И к лицу ее больше всего идут именно рыжие волосы, — только не хотелось употреблять этого слова «рыжий». Густая, длинная коса
была подогнута сзади и схвачена на затылке продолговатою золотою пряжкой. Это к ней очень шло. Я это ей сказал: как будто золотая рыбка в волосах, и сказал, что
буду ее называть «золотая рыбка».
«Вот, если бы, вместо франтоватого офицерика с глупой улыбкой, мне бы идти
рядом с этим сутулым, умным гимназистом! Но нет! Я ему
буду неинтересна…»
Он стал со мною здороваться. Подходил в буфете, радушно глядя, садился
рядом, спрашивал стакан чаю. Я чувствовал, что чем-то ему нравлюсь. Звали его Печерников, Леонид Александрович,
был он из ташкентской гимназии. В моей петербургской студенческой жизни, в моем развитии и в отношении моем к жизни он сыграл очень большую роль, — не знаю до сих пор, полезную или вредную. Во всяком случае, много наивного и сантиментального, многое из «маменькиного сынка» и «пай-мальчика» слетело с меня под его влиянием.
Соколов сильно
пил.
Был он одинокий, холостой и жил в комнате, которую ему отвел в своей квартире его младший брат, географ А. Ф. Соколов: он имел казенную квартиру в здании Историко-филологического института,
рядом с университетом. Однажды предстоял экзамен в Историко-филологическом институте (Ф. Ф. Соколов читал и там древнюю историю). Все собрались. Соколова нет. Инспектор послал к нему на квартиру служителя. Соколов ему приказал...
А тут же, в уголочке ресторана, за круглым столиком, в полнейшем одиночестве сидел профессор Ф. Ф. Соколов. Он сидел, наклонившись над столиком, неподвижно смотрел перед собою в очки тусклыми, ничего как будто не видящими глазами и перебирал губами. На краю столика стояла рюмочка с водкой,
рядом — блюдечко с мелкими кусочками сахара. Не глядя, Соколов протягивал руку,
выпивал рюмку, закусывал сахаром и заставал в прежней позе. Половой бесшумно подходил и снова наполнял рюмку водкою.
Падала вера в умственные свои силы и способности,
рядом с этим падала вера в жизнь, в счастье. В душе
было темно. Настойчиво приходила мысль о самоубийстве. Я засиживался до поздней ночи, читал и перечитывал «Фауста», Гейне, Байрона. Росло в душе напыщенное кокетливо любующееся собою разочарование. Я смотрелся в зеркало и с удовольствием видел в нем похудевшее, бледное лицо с угрюмою складкою у края губ. И писал в дневнике, наслаждаясь поэтичностью и силою высказываемых чувств...
У меня в университете лекции начинались на две недели раньше, чем у Миши в Горном институте, я приехал в Петербург без Миши. Долго искал: трудно
было найти за подходящую цену две комнаты в одной квартире, а папа обязательно требовал, чтобы жили мы на одной квартире, Наконец, на 15-й линии Васильевского острова, в мезонине старого дома, нашел две комнаты
рядом. Я спросил квартирную хозяйку, — молодую и хорошенькую, с глуповатыми глазами и чистым лбом...
«Неделя»
была еженедельная общественно-политическая газета, и при ней ежемесячно — книжка беллетристики. Газета
была очень распространена, особенно в провинции. Редактором ее
был Павел Александрович Гайдебуров. Он очень внимательно относился к начинающим авторам, вывел в литературу целый
ряд молодых писателей.
Назавтра в университетском буфете
пил чай. Подошел Печерников. Мое лицо стало напряженным. Он приветливо пожал мне руку, сел
рядом, хорошо заговорил о газетных новостях. Потом с лукавой усмешкой поглядел на меня поверх черных очков.
Мы протолкались сквозь гущу студентов и стали в первом
ряду. Но ректор проявил большую осторожность, — а может, и мягкость душевную: студентам не
было предложено подписаться.
— Тут я вспомнил, — прибавил он, —
ряд его поступков, которые очень казались странными. Помните, раз зимою, у него: стаканов лишних не
было, я хотел налить себе в его стакан, он закрыл его рукою и не дал; я его обругал тогда, а он уперся на своем: „Это мой каприз, — не дам!“ Ясно, почему не хотел дать.
Ряд курьезных переделок
был произведен Владиславлевым в здании университета.
Целый
ряд губерний
был поражен «недородом»; крестьянство умирало от голода и сыпного тифа.
У меня
был склад нелегальных изданий; хранить их мне
было легко и удобно: я заведывал больничной библиотекой, и на нижних полках шкафов, за
рядами старых журналов, в безопасности покоились под ключом кипы брошюр и новоотпечатанных прокламаций.
Книжка вызвала
ряд критических статей в журналах и газетах. Я с большим любопытством ждал, как отзовется на книжку Михайловский? Центральное место в книжке занимала повесть «Без дороги», которою он
был очень доволен. Но, ввиду позднейшего отношения ко мне Михайловского, трудно
было ждать, чтобы он отнесся к книжке благосклонно. Как же выйдет он из затруднения?
«Проницательный читатель», особенно припомнив мое замечание о красном лице Анненского, скажет: «
Был выпивши». Нет, этого не
было. Да и вообще пьяным я его никогда не видел. Но он, этот седовласый старик под шестьдесят лет, — он
был положительно самым молодым из всех нас. Особенно разительно помнится мне
рядом с ним П. Б. Струве. Он стоял сгорбившись, подняв воротник пальто, и снег таял на его сером, неподвижном, как у трупа, лице. Да и все мы
были не лучше.
Здесь передо мною
было настоящее, близкое,
рядом стоящее.
В 1885 году, в серии рассказов «Кой про что», Успенский напечатал рассказ «Выпрямила», будто бы из записок деревенского учителя Тяпушкина. Душа
была истерзана целым
рядом тяжелых явлений тогдашней российской действительности. И вдруг, как ярко светящиеся силуэты на темном фоне, перед глазами начинают проходить неожиданно всплывшие воспоминания, наполняя душу сильным, радостным теплом.
Вчерашний безвестный судебный репортер газеты «Курьер», Леонид Андреев сразу и безоговорочно
был выдвинут в первый писательский
ряд.
Рядом с этим, однако, следует отметить, что глаз у него
был чудесный, и набегавшую на него конкретную жизнь он схватывал великолепно. Доказательство — его реалистические рассказы вроде «Жили-были». Но сам он таких рассказов не любил, а больше всего ценил свои вещи вроде «Стены» или «Черных масок».
«Знаешь, дорогой мой Алексеюшка, в чем горе наших отношений? Ты никогда не позволял и не позволяешь
быть с тобою откровенным… Почти полгода прожил я на Капри бок о бок с тобой, переживал невыносимые и опасные штурмы и дранги, [Бури и натиски (от нем. Sturm and Drang).] искал участия и совета, и именно в личной, переломавшейся жизни, — и говорил с тобою только о литературе и общественности. Это факт: живя с тобой
рядом, я ждал приезда Вересаева, чтобы с ним посоветоваться — кончать мне с тобой или нет?»
Я на это возражал; если бы он и в таком случае остался служить, то ему просто нельзя
было бы подавать руки, но то, что он и без этого целый
ряд лет прослужил полицейским врачом, достаточно его характеризует с политической и общественной стороны, хотя я не отрицаю, что человек он милый.
Клуб собирался периодически до самого лета, и
был на нем целый
ряд интересных докладов.