Неточные совпадения
— Да почему же? Вон,
у вашего отца — две лошади, две коровы, гуси, свинья, десятка два барашков… Да вы бы
дня, например,
не стали есть так, как мы едим. Теперь только мужики
у нас и богаты.
Это был какой-то пир: пел Белозеров, опять играла Гуриенко-Домашевская; потом пели дуэтом Белозеров с княгинею. Гости сели за ужин радостные и возрожденные, сближенные. И уж
не хотелось говорить о большевиках и ссориться из-за них. Звучал легкий смех, шутки. Вкусным казалось скверное болгарское вино, пахнувшее уксусом.
У Ивана Ильича шумело в голове, он то и
дело подливал себе вина, смеялся и говорил все громче. И все грустнее смотрела Анна Ивановна, все беспокойнее Катя.
— Знаете, что? Когда на почте неграмотный человек просит меня написать ему адрес на письме, — я
не смеюсь над ним, потому что знаю: он
не умеет писать, а я умею. А мешок поднять
у меня нет силы.
Не хотите помочь — ваше
дело. Но как же вам
не стыдно смеяться?
Но
у большинства оказалось
не так, до народа им нет никакого
дела.
— Товарищи! Вы сейчас, значит, слышали, что вам объяснил товарищ Седой. И он говорил правильно… Теперь, понимаете,
у нас трудовая власть и, конечно, Советы трудящих… Значит, ясно, мы должны организоваться и, конечно, устроить правильно большое
дело… Чтобы
не было
у нас, понимаете, богатых эксплуататоров и бедных людей…
— Nein, es wird bei Ihnen nicht gehen (Нет,
дело у вас
не пойдет)!
— И какие мужики требовательные стали, настойчивые! Таскают то и
дело, по самым пустяковым поводам, и непременно, чтоб сейчас пришел! Нарыв на пальце
у него, и Иван Ильич, старик, должен тащиться к нему, — сам ни за что
не придет. Сытые, отъевшиеся, — и даже
не спросят себя; чем же мы-то живем? А
у самих всегда — и сало на столе, и катык, и барашек жареный.
— Первый, кажется, случай. Да! Раз еще как-то фунт брынзы дали… На
днях пьяный вломился к нам Тимофей Глухарь, орал: «Эксплуататоры! Я вам покажу! Если хоть одна жалоба на тебя будет от мужиков, засажу в подвал на две недели!» И вдруг потребовал, чтобы Иван Ильич записался в коммунисты. «Отчего, — говорит, —
не желаете? Значит, вы сочувствуете белогвардейцам»… Сам в новеньком пиджаке и брюках, — реквизировал
у Галицкого, помнишь,
у шоссе его дачка? Акцизный контролер из Курска.
— Ну, народец
у вас! Добром
дела с ним
не сделаешь. Чую, что без молодцов моих
не обойдется.
— Славный этот Капралов наш. Выхлопотал
у ревкома для всех исполнителей по десять фунтов муки и по фунту сахару, Гребенкин противился, хотел даром заставить, но Капралов с Хановым настояли. И вы знаете, Бубликов недавно хотел выгнать княгиню из своей гостиницы за то, что денег
не платит за номер. Дурень какой, — в нынешнее-то время! Ханов посадил его за это на два
дня в подвал. Успокоился.
— Скажите! Ну, скажите мне! Разве такое что-нибудь вы испытывали прежде, когда пели в ваших салонах, когда это
у вас было от безделья? Какую вы целину затронули! Разве вы
не чувствуете, что вы сейчас делали огромное
дело, что никогда они вам этого
не забудут?
— На
днях у ихнего Маркса я прочел чудесную заметку, — как раз к современному положению. Послушайте: «Корабль, нагруженный глупцами, быть может, и продержится некоторое время, предоставленный воле ветра, но будет неизбежно настигнут своею судьбою, именно потому, что глупцы об этом
не думают». Только, — глупцы ли? Екатерина Ивановна, поверьте мне: это
не глупость и
не безумие. Это — сознательная дезорганизаторская работа по чьей-то сторонней указке.
Рассказал Корсаков, как обыватель приехал в Берлин, как напрасно разыскивал Жилотдел, как приехал в гостиницу. Таинственно отзывает швейцара. — «
Дело, товарищ, вот в чем: мне нужно переночевать. Так, где-нибудь! Я
не прихотлив. Вот, хоть здесь, под лестницей, куда сор заметают. Я вам за это заплачу двести марок». — «Да пожалуйте в номер.
У нас самый лучший номер стоит семьдесят марок». — «Суть, видите ли, в том, что я поздно приехал, Жилотдел был уже заперт, и
у меня нет ордера…»
— Уверяю вас, вам же будет удобнее, если полковник поселится
у вас. Он и двое нас, адъютантов, и уж никто больше
не будет вас тревожить. Знаете, первые
дни всякие бывают неприятности. А
у нас вы будете себя чувствовать, как
у Христа за пазухой.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до них. (В размышлении.)Я
не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы
не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.
Хлестаков. Нет, я
не хочу! Вот еще! мне какое
дело? Оттого, что
у вас жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
«Парома
не докличешься // До солнца! перевозчики // И днем-то трусу празднуют, // Паром
у них худой, // Пожди!
По осени
у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно умирал: // Сто
дней не ел; хирел да сох, // Сам над собой подтрунивал: // —
Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
Чуть
дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а
у вотчины // Останутся луга. // Так будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»