Неточные совпадения
Особенно показателен в этом отношении Гегель, для коего
религия обозначает лишь ступень, и не самую высшую, в самосознании духа, и потому она преодолевается в
философии.
Они могут иметь известное значение (в чем бы оно ни состояло) в
философии, в спекулятивном богословии, вообще вне собственной области
религии, в этой же последней царит радостное непосредственное ЕСИ.
И тем самым
религия становится независимой от этики, эстетики, теоретического познания,
философии и науки, ибо имеет свою собственную опору, свой собственный орган восприятия.
Религия, в отличие от
философии, не кончается трансцендентным, но им начинается, и лишь в дальнейшем ее развитии постепенно раскрывается его смысл и значение.
Можно, конечно, для обозначения этого чувства сочинить новый термин, но, нам кажется, в этом нет никакой нужды, ибо в своем предварительном и формальном определении трансцендентное
религии пока еще не отличается от трансцендентного
философии: это больше логический жест, чем понятие (каковым, впрочем, и неизбежно будет всякое логическое понятие трансцендентного, т. е. того, что находится выше понятий).], не принадлежит имманентному, — «миру» и «я», хотя его касается.
Что представляет собою молитва по своему «трансцендентальному» составу? прежде всего, устремление всех духовных сил человека, всей человеческой личности к Трансцендентному: всякая молитва (конечно, искренняя и горячая, а не внешняя только) осуществляет веление: transcende te ipsum [Превзойди себя самого (лат.) — тезис
философии Августина (Об истинной
религии XXXIX, 72)].
Поэтому
религия с своими несовершенными формами «представления» и веры есть также лишь ступень развития его самосознания, которая должна быть превзойдена, притом именно в
философии.
Отсюда известное воззрение Гегеля, выраженное им уже в «Феноменологии духа», что
философия выше
религии, ибо для нее в совершенной и адекватной форме логического мышления ведомы тайны Бога и мира, точнее, она и есть самосознание Бога.
Именно в этом сочинении мы встречаем совершенно гегелевскую мысль о том, что
религия представляет подготовительную ступень к
философии, увенчивающей духовное развитие человека: «für sie (Wissenschaft) wird genetisch, was für die Religion nur ein absolutes Factum ist. Die Religion ohne Wissenschaft ist irgendwo ein blosser, demuhngeachtet jedoch unerschütterlicher Glaube: die Wissenschaft hebt allen Glauben auf und verwandelt ihn in Schauen» (V, 472).
Нельзя не признать, что учение Шлейермахера носит явные черты двойственности, которая позволяет его истолковывать и как философа субъективизма в
религии (как и мы понимаем его здесь вслед за Гегелем) [Бывает, что «я» находит в субъективности и индивидуальности собственного миросозерцания свое наивысшее тщеславие — свою
религию», — писал о Ф. Шлейермахере Гегель в «Лекциях по истории
философии» (Гегель. Соч. М.; Л., 1935.
Религиозные образы, реализующие и выражающие религиозное содержание, представляют собою то, что обычно называют мифом. Мифу в
религии принадлежит роль, аналогичная той, какая свойственна понятию или суждению в теоретической
философии: от его понимания зависит оценка религиозно-догматического сознания.
Этот мифотворческий пафос Гегеля, может быть, лучше всего объясняет, почему он ставил
философию выше
религии, ибо философское ведение для него ощущалось как подлинный миф, а
философия как истинная мифология.
Пред нами встает во всей трудности вопрос об отношении
философии и
религии.
Коренное различие между
философией и
религией заключается и том, что первая есть порождение деятельности человеческого разума, своими силами ищущего истину, она имманентна и человечна и в то же время она воодушевлена стремлением перерасти свою имманентность и свою человечность, приобщившись к бытию сверхприродному, сверхчеловечному, трансцендентному, божественному;
философия жаждет истины, которая есть главный и единственный стимул философствования.
Но для
философии существует лишь отвлеченное абсолютное, только постулат конкретного Бога
религии, и своими силами, без прыжка над пропастью,
философия не может перешагнуть от «бога интеллектуального» и «интеллектуальной любви к нему» к личной любви к живому Богу.
Если сказанное об интуитивных корнях
философии справедливо, постольку можно и должно говорить и о религиозных корнях
философии, а также и об естественной и неустранимой связи
философии с
религией.
Однако и при этом сродстве остается коренное различие между
философией и
религией.
Философия и
религия поэтому никогда не могут заменять одна другую или рассматриваться как последовательные ступени одного и того же процесса.
Здесь мы снова сталкиваемся с своеобразным и представляющим огромный принципиальный интерес учением Гегеля о взаимоотношении
философии и
религии [Hegel's Religionsphilosophie (цит. по изд. Diederichs, под ред.
Для Гегеля вообще нет сомнения в том, что Бог, предмет
религии, составляет и единственно достойный предмет для
философии [Ср · Hegel's Encyclopädie der philosophischen Wissenschaften im Grundrisse.
«Предмет
религии, как и
философии, есть вечная истина в самой ее объективности: Бог и ничто кроме Бога и изъяснения Бога.
Философия изъясняет поэтому лишь саму себя, изъясняя
религию, а изъясняя себя, она изъясняет
религию.
Религия и
философия совпадают воедино.
Философия есть в действительности богослужение, есть
религия, ибо она есть такой же отказ от субъективных прихотей и мнений в занятии Богом (Beschäftigung mit Gott)» (Religionsphilos., 7) [Ср.: Гегель.
Различие между «положительной»
религией и
философией принципиально стирается в глазах Гегеля потому, что «не могут существовать два разума и два духа, не может существовать божественный разум и человеческий, божественный дух и человеческий, которые были бы совершенно различны между собою.
Основная мысль Гегеля о различии между
религией и
философией состоит, как мы уже знаем, в том, что «
религия есть истинное содержание, но только в форме представления» (94) [Ср. там же.
С. 316.], и в этой двойственности и противоречивости заключается необходимость перехода к
философии, которая то же самое дело, что и
религия, делает в форме мышления, тогда как «
религия, как, так сказать, непроизвольно (unbefangen) мыслящий разум, остается в форме представления» [Ср. там же.
«В
философии, которая есть теология, единственно только и идет речь о том, чтобы показать разум
религии» (394).
Философии делается упрек, что она ставит себя выше
религии.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если
религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать
религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с
философией, соответствующей «понятию».
Однако едва ли не существеннее различия является сродство и связь между
философией и
религией.
Если
философии доступна только истинность, а не сама Истина, открывающаяся человеку в символах
религии, то и путь ее есть постоянное постигание, без окончательного постижения, — «ewige Aufgabe».
Религии в
философии ценна сотрудница (ancilla), но бесполезна раба.
Ведь религиозная вера и мифотворчество не может же быть упразднено в своей области какой-либо философемой, и
религия существует с большим достоинством вне всякой
философии, нежели с несвободной, а потому и неискренней
философией, которая как будто хочет показать своей «апологетикой», что сама
религия нуждается в апологии, задача апологетики, возомнившей себя религиозной
философией, есть поэтому вообще ложная задача, одинаково недостойная и
религии, и
философии, ибо в ней соединяется отсутствие религиозной веры и свободного философского духа.
И лишь такая
философия имеет ценность для
религии.
Можно стоять вне
философии и выше нее, вообще, находясь в
религии, можно обходиться вовсе без
философии, но, переходя в ее собственную область, приходится оставить это пресное опрощенство.
В этом уничижении
философии справедливо одно, именно, что о
философия не заменяет
религии, но она имеет свою самостоятельную задачу, значение которой не надо преувеличивать, но нельзя и преуменьшать.
Истины
религии, открывающиеся и укореняющиеся в детски верующем сознании непосредственным и в этом смысле чудесным путем, изживаются затем человеком и в его собственной человеческой стихии, в его имманентном самосознании, перерождая и оплодотворяя его [Гартман, среди новейших философов Германии обнаруживающий наибольшее понимание религиозно-философских вопросов, так определяет взаимоотношение между общей
философией и религиозной
философией: «Религиозная метафизика отличается от теоретической метафизики тем, что она извлекает выводы из постулатов религиозного сознания и развивает необходимые метафизические предпосылки религиозного сознания из отношения, заложенного в религиозной психологии, тогда как теоретическая метафизика идет путем научной индукции.
Развитое в тексте понимание соотношения между
философией и
религией дает иное его истолкование и в значительной мере снимает самый вопрос о разнице между религиозной и общей метафизикой, ибо в существе они совпадают и могут различаться скорее в приемах изложения.
Но и религиозную
философию можно рассматривать как особое религиозное служение, ее успешное развитие служит одним из косвенных свидетельств жизненности
религии.
И пусть не указывают на то, что религиозной
философии почти не было в классическую эпоху
религии — в век первохристианства, ибо эта короткая пора первой веры и радости, озаренная Пятидесятницей [В день Пятидесятницы совершилось сошествие Св.
В наш «научный» век особое развитие и значение получила наука о
религии, заметно вытесняющая даже религиозную
философию или же ее заменяющая.
В господствующем научном (религиозно-историческом) направлении под флагом науки обычно везется религиозная контрабанда: свою собственную
религию и религиозную
философию при своем некритическом догматизме представители науки bona fide [Добросовестно (лат.).] выдают за выводы «научного» исследования.
Относительно науки о
религии уместно поставить тот же самый вопрос, что и относительно религиозной
философии: нужна ли для
религии наука о
религии, имеет ли она положительный религиозный смысл или ценность?
Научный интерес к
религии может быть проявлением религиозного творчества, подобно религиозной
философии.
Мысль рождается не из пустоты самопорождения, ибо человек не Бог и ничего сотворить не может, она рефлектируется из массы переживаний, из опыта, который есть отнюдь не свободно полагаемый, но принудительно данный объект мысли [Эту мысль С. Н. Булгаков впоследствии развил в своей работе «Трагедия
философии» (1920–1921), о которой писал в предисловии: «Внутренняя тема ее — общая и с более ранними моими работами (в частности, «Свет невечерний») — о природе отношений между
философией и
религией, или о религиозно-интуитивных отношенях между
философией и
религией, или о религиозно-интуитивных основах всякого философствования.
Интуиция тварности, имеющая столь первостепенное значение в
религии, вообще с трудом переводится на язык религиозной
философии, ибо последней здесь приходится не «дедуцировать» понятия, но давать лишь философский пересказ религиозного переживания.
Поэтому Бог-Творец не может быть «божеством вообще», которое доступно
философии и «естественной
религии», но имеет конкретные черты — имя и лик.
Такова
философия и
религия индуизма, в европейской
философии имеющая представителем Шопенгауэра, — это не только акосмизм, но и антикосмизм.
Самого Платона от этого дурного, буддийского аскетизма спасала не только его собственная эротическая
философия, в основе которой лежал, конечно, глубокий жизненный опыт, но и светлое небо греческой
религии, в которой, при всей ее ограниченности, вообще свойственной политеизму, была, однако, глубоко почувствована святость тела.