Неточные совпадения
Мир идей у Платона образует самостоятельную софийную фотосферу, одновременно и закрывающую и открывающую то, что за и над этой сферой — само Божество; идеи у Платона остаются в неустроенной и неорганизованной множественности, так что и относительно верховной идеи блага, идеи идей, не устранена двусмысленность, есть ли она Идея в собственном и единственном смысле или же одна из многих идей, хотя бы и наивысшая (особое место в этом вопросе занимает, конечно, только «Тимей» с его учением о Демиурге [«Демиург» по-греч. означает «мастер», «ремесленник», «строитель»; у Платона — «
Творец», «Бог».
Лишь на фоне антиномии тварности противоположение Бога и
мира,
Творца и твари, получает исключительную напряженность и углубленность.
Мир сотворен Богом, есть творение, в
Творце он имеет начало бытия своего: «руце Твои сотвористе мя и создаете мя», «Твой семь аз» (Пс. 118:73, 94), говорит сознание твари устами псалмопевца.
«Тимей» есть единственный диалог Платона, где
мир рассматирвается как творение благого, «не ведающего зависти»
Творца.
Действительно, если устранить из мысли и чувства ничто как основу твари, то различие между Абсолютным и
миром,
Творцом и творением, улетучивается,
мир сам по себе представляется абсолютным или, что то же, абсолютность приписывается бытию, которое в действительности соотносительно небытию, а потому и вообще относительно.
Рядом со сверхбытийно сущим Абсолютным появляется бытие, в котором Абсолютное обнаруживает себя как
Творец, открывается в нем, осуществляется в нем, само приобщается к бытию, и в этом смысле
мир есть становящийся Бог.
Августин, который говорит: «Хотя
мир духовный (ангелов) превыше времени, потому что, будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует вечность самого
Творца, от Которого и он чрез сотворение получил свое начало если не по времени, которого не было еще, то по условию бытия своего.
Августина, именно о том, что делал Бог до творения
мира, тем самым расширяется в более общий вопрос об отношении
Творца к творению или о реальном присутствии Его во времени, о самоуничижении Тчорца чрез вхождение во временность и как бы совлечение с себя вечности.
Но поставляя рядом с Собой
мир вне-Божественный, Божество тем самым полагает между Собою и
миром некую грань, и эта грань, которая по самому понятию своему находится между Богом и
миром,
Творцом и тварью, сама не есть ни то, ни другое, а нечто совершенно особое, одновременно соединяющее и разъединяющее то и другое (некое μεταξύ [Букв.: между, находящийся в промежутке (греч.).
Правда, эта последняя ступень, установляющая иерархическое соотношение
Творца, Софии и
мира, далеко не достаточно проявлена в ранних и средних диалогах Платона, где может скорее получиться такое впечатление, что
мир идей, София, и есть самое высшее начало
мира, почти сливается с Божеством.
Совершенно в духе платоновского «Тимея» он постулирует высшую форму форм как движущую причину
мира, т. е. Бога-Творца.
Учение Аристотеля при этом разделяет слабую сторону учения Платона, именно и в нем недостаточно ясно различаются Бог и София,
Творец и
мир идей.
Актуальность ничто есть поэтому метафизическое хищение, на которое, однако, наперед дано было соизволение
Творца всяческих, возлюбившего
мир в его свободе, а не в качестве только объекта Своего всемогущества.
Но
мир есть бытие не самобытное, а то, что сотворено Богом, не может быть таким, каков сам
Творец: in his enim, quae auoaue modo sint, et non sunt quod Deus est, a quo facta sunt»» [В здешних вещах да будет свой собственный образ, а не Божий, от которого все они происходят (лат.).] [De civ. Dei, XIV, 13, 11 (Писарев, 103).].
Предвечного решения Божия, которое осталось тайною даже «начальствам и властям» небесным, не мог разгадать и искуситель, дух зависти, который уже по тому самому лишен был всякой проницательности в любви: судя по самому себе и не допуская ничего иного и высшего, он мог рассчитывать лишь на то, что
Творец, обиженный непослушанием, отвернется от
мира, бросит его, как сломанную игрушку, а тогда-то и воцарится в нем сатана.
Ларион отвергал сатану, а надо было принять его, жития святых заставили — без сатаны непонятно падение человека. Ларион видел бога единым
творцом мира, всесильным и непобедимым, — а откуда же тогда безобразное? По житиям святых выходило, что мастер всего безобразного и есть сатана. Я и принял его в такой должности: бог создает вишню, сатана — лопух, бог — жаворонка, сатана — сову.
Неточные совпадения
Сама же история добавит только, что это те же люди, которые в одном углу
мира подали голос к уничтожению торговли черными, а в другом учили алеутов и курильцев жить и молиться — и вот они же создали, выдумали Сибирь, населили и просветили ее и теперь хотят возвратить
Творцу плод от брошенного Им зерна.
Народ выражает свое призвание в
мире в своих великих
творцах, а не в безликой коллективности.
Учение о Софии утверждает начало божественной премудрости в тварном
мире, в космосе и человечестве, оно не допускает абсолютного разрыва между
Творцом и творением.
Творец этого
мира не может быть добрым, потому что
мир полон страданий, страданий невинных.
Для него идея Бога очень напоминала злого Бога-творца
мира Маркиона [См.: A. Harnack.