Но мир есть бытие не самобытное, а то, что сотворено Богом, не может быть таким, каков сам Творец: in his enim, quae auoaue modo sint, et non sunt quod Deus est, a quo facta sunt»» [В здешних вещах да будет свой
собственный образ, а не Божий, от которого все они происходят (лат.).] [De civ. Dei, XIV, 13, 11 (Писарев, 103).].
Неточные совпадения
Нельзя проникнуть в Бога или даже за Бога лишь путем углубления в свое
собственное мировое естество (хотя оно и представляет собой «
образ и подобие», некую природную икону Божества), без реальной встречи с премирным Божеством, без Его откровения о Себе.
Таким
образом, для человека быть личностью есть действительно преимущество, ибо лишь чрез это становится он сообразен своему
собственному глубочайшему существу…
«Ибо все вещи произошли от вечного духа, как
образ вечного; невидимая сущность, которая есть Бог и вечность, в своем
собственном вожделении ввела себя в видимую сущность и открылась чрез (mit) время таким
образом, что она есть во времени как жизнь, а время в ней как бы немо».
Этим он доказывает не что иное, как то, что достоинство
образа человек получил в первом творении, совершенство же подобия получается в конце, т. е. человек сам должен приобрести его себе своими
собственными прилежными трудами в подражание Богу, так как возможность совершенства дана ему в начале чрез достоинство
образа, совершенное же подобие он должен получить в конце сам, чрез исполнение дел.
Несоответствие
образа и подобия в человеке, или, точнее, его потенциальности и актуальности, наличности и заданности, именно и составляет своеобразие человека, который ипостасною своею свободою осуществляет в себе свой
собственный идеальный
образ, погруженный в некую мэональность или неопределенность.
Образ Божий засиял в человеке полным своим светом, и в нем стало обозначаться подобие Божие. Начался человек, с его
собственным путем богоуподобления, творческим осуществлением своего истинного
образа. Но здесь-то и подстерегало человека роковое и решительное искушение.
Но его религиозный пафос роковым
образом обращен на религиозные суррогаты, на всяческое идолопоклонство, вопреки его
собственному внутреннему устремлению.
Эта ипостасность дробится и множится, как бы повторяемая в зеркальных отражениях, и для данного случая можно, пожалуй, согласиться с Фейербахом, что человек творил богов по
собственному своему богоносному
образу (хотя это и не значит, чтобы он их сочинял).
Падший человек сохранил в себе
образ Божий, как основу своего существа, и присущую ему софийность, делающую его центром мироздания, но утратил способность найти свою энтелехийную форму, осуществить в себе подобие Божие. В нем было бесповоротно нарушено равновесие именно в области богоуподобления, а поэтому и самая одаренность его становилась для него роковою и опасною (ведь и для сатаны объективное условие его падения, соблазна
собственной силой заключалось в его исключительной одаренности).
С другой стороны — навязывать автору свой
собственный образ мыслей тоже не нужно, да и неудобно (разве при такой отваге, какую выказал критик «Атенея», г. Н. П. Некрасов, из Москвы): теперь уже для всякого читателя ясно, что Островский не обскурант, не проповедник плетки как основания семейной нравственности, не поборник гнусной морали, предписывающей терпение без конца и отречение от прав собственной личности, — равно как и не слепой, ожесточенный пасквилянт, старающийся во что бы то ни стало выставить на позор грязные пятна русской жизни.
Неточные совпадения
— Ваше сиятельство, позвольте мне вам дать свое мнение: соберите их всех, дайте им знать, что вам все известно, и представьте им ваше
собственное положение точно таким самым
образом, как вы его изволили изобразить сейчас передо мной, и спросите у них совета: что <бы> из них каждый сделал на вашем положении?
Таким
образом одевшись, покатился он в
собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон.
Он в чистых формах все выливал
образ Веры и, чертя его бессознательно и непритворно, чертил и
образ своей страсти, отражая в ней, иногда наивно и смешно, и все, что было светлого, честного в его
собственной душе и чего требовала его душа от другого человека и от женщины.
Его увлекал процесс писанья, как процесс неумышленного творчества, где перед его глазами, пестрым узором, неслись его
собственные мысли, ощущения,
образы. Листки эти, однако, мешали ему забыть Веру, чего он искренно хотел, и питали страсть, то есть воображение.
Сомнений не было, что Версилов хотел свести меня с своим сыном, моим братом; таким
образом, обрисовывались намерения и чувства человека, о котором мечтал я; но представлялся громадный для меня вопрос: как же буду и как же должен я вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и не потеряет ли в чем-нибудь
собственное мое достоинство?