Неточные совпадения
У нас нет своего ответа на эти укоры, он и не может быть дан человеческими
силами, но невозможное
человеку возможно для Бога.
«У Канта в его третьей «Критике», — писал А. В. Гулыга, — в первую очередь речь идет о способности (или даже точнее о
силе) оценки, приговора, который прямо или косвенно
человек выносит окружающей действительности и самому себе» (Философия Канта и современность. М., 1974. С. 268–269).].
На подлинно религиозный путь вступил лишь тот
человек, кто реально на своей жизненной дороге встретился с божеством, кого настигло оно, на кого излилось превозмогающей своей
силой [«Дважды рожденные» у Джемса.
При обращении же за помощью к святым последние отнюдь не являются в качестве таких промежуточных иерархий, заполняющих пропасть между
человеком и Богом (ибо эта бездна незаполнима никаким «эволюционным» процессом и никаким иерархическим восхождением), но лишь как близкие нам и, вместе с нами, предстоящие престолу Господа
силы.
Он «стучит в дверь» человеческого сердца, не откроется ли она, но и во всем Своем всемогуществе Он не может открыть ее
силой, ибо это значило бы уничтожить свободу, т. е. самого
человека.
А это и значит, что нравственность имеет
силу только для
человека в его греховной ограниченности и не имеет абсолютного значения.
Напротив, сознание, что в
человека входит нечеловеческая
сила и в нем совершаются превышающие его собственную меру события, одно только и создает жизненную убедительность мифа.
Не
человек действует или «полагает» («setzt») здесь, как это имеет место в субъективно-идеалистических построениях, но в
человеке происходит, полагается, в нем говорят высшие сущности и
силы.
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление
человеком божественных
сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
Как и она, магизм ограничивается областью имманентного, он космичен и натурален, в нем нет никакой «благодати» в собственном смысле этого слова, помимо естественной, разлитой во всем мире; и он человечен, поскольку он всецело опирается на мощь
человека, на его
силу и энергию.
С этим адогматизмом
людей беспринципных и равнодушных не о чем разговаривать: они ниже догмата и ниже религии, и, хотя в
силу количественного своего преобладания они задают теперь тон в общественном мнении, за ними не стоит ни духовной мощи, ни идейного содержания.
Философия знаменует искание Бога
человеком, предоставленным его собственным
силам, его имманентной божественности.
Но обнять мыслью столь великий предмет совершенно не имеют ни
сил, ни средств не только
люди оцепеневшие и преклоненные долу, но даже весьма возвышенные и боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество, для которого этот мрак — эта грубая плоть служит препятствием к уразумению истины.
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική)
сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми
людьми, а также она творит (δημιουργός) тех, кто чрез сопричастность становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
«После первой и блаженной природы (Божества) никто — не из
людей только, но даже и из премирных
сил, и самих, говорю, Херувимов и Серафимов — никогда не познал Бога, если кому не открыл Он сам» (1–2). «Из относящегося к учению о Боге и воплощении как не все неизреченно, так и не все может быть выражено речью; и не все недоступно познанию, и не все доступно ему» (3).
Мир и
человек обожаются не по
силе тварной божественности своей, но по
силе «благодати», изливающейся в мировое лоно:
человек может быть богом, но не по тварной своей природе, а лишь «богом по благодати» (по известному определению отцов Церкви).
При данном состоянии мира и
человека мировая душа действует как внешняя закономерность космической жизни, с принудительностью физического закона [Эту софийность души мира, или общую закономерность всего сущего, стремится постигать и так называемый оккультизм, притязающий научить не внешнему, но внутреннему «духовному» восприятию
сил природы.
Однако оккультизм в этом смысле религиозно ложен лишь в
силу своего религиозного коэффициента, а не по непосредственной своей задаче, ибо возможен правый оккультизм, насколько такое выражение применимо к тому преизобильному восприятию софийности природы, которое свойственно, напр., святым, и вообще
людям духоносным и может быть свойственно природе
человека.
Разумеется, для человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и философию, должна иметь
силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед
человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом, стать выше ума, и именно этот путь указуют
люди христианского, религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Врач Эриксимах говорит об Эросе: «На основании медицины, нашего искусства, думается мне, можно видеть, что Эрос имеет власть не только над душами
людей,
силою красоты, но
силою многого другого и над прочим, как над телами всех животных, так и над произрастающим из земли, словом сказать, над всем существующим (εν πασι τοις ού'σι), что бог этот велик и дивен и имеет влияние над всем (επί παν τείνει) в делах, как божеских, так и человеческих» (186 а) [Ср.
Искусство, не как совокупность технически-виртуозных приемов, но как жизнь в красоте, несравненно шире нашего человеческого искусства, весь мир есть постоянно осуществляемое произведение искусства, которое в
человеке, в
силу его центрального положения в мире, достигает завершенности, ибо лишь в нем, как царе творения, завершается космос.
Господь пощадил Свое создание и не дал ему такого бессмертия, Он удалил
человека от «древа жизни», плодов которого он уже не достоин был вкушать, и обрек его на возвращение «в землю» с тем, чтобы некогда вновь возвратить этой земле ее софийную
силу в «жизни будущего века».
Очевидно, что для тех, кто порчу природы считает почти субстанциальной и в самом рождении
человека видит узел греха, боговоплощение невозможно на основе тварного восхождения, восполняемого благодатной
силой.
И уже в
силу такого своего происхождения
человек является сыном Божиим.
И если Господь Иисус воплотился в
человека, но не в одного из ангелов, при всей их близости к Престолу Божию, то и это служит доказательством, что полнота образа Божия принадлежит только
человеку, и ее не имеют даже
силы небесные.
Наконец, излияние
силы Божества, совершившееся, когда вдунуто было Богом дыхание жизни в
человека, ближе всего определяется понятием эманации, которое связано и с понятием рождения.
Как созданный из земли,
человек имеет в себе тварное все, но. будучи создан после всех творений, он стоит выше их всех [По учению Каббалы, до создания
человека земля еще не давала плодов: «лишь когда создан был
человек, рождающая
сила земли стала видима миру… все произведения, как неба, так и земли, не появлялись ранее сотворения
человека; небо удерживало дождь, а земля удерживала производительную
силу, которую имела…
«Когда Бог хотел сотворить
человека, Закон сказал Ему: «если Ты сотворишь
человека и он кончит грехопадением, как найдет он
силу переносить кару, которую Ты ему назначишь?» Святой, да будет Он благословен, отвечает ему: «Я создал покаяние раньше создания мира».
В момент создания
человека, Святой, да будет Он благословен, говорит миру: «Мир, мир! знай, что ты, как и управляющие тобою законы, существуете только
силой Закона: поэтому Я сотворил
человека и водворил его у тебя, дабы он посвящал себя изучению Закона.
Но почему бы
человеку, даже при духовной двуполости, ему свойственной, или именно в
силу ее, не остаться тем двуполо-бесполым существом, «андрогином» [Об «андрогинах» см.: «Пир» Платона (189 d — 193 d) (Платон.
Предание нам сообщает, что в момент, когда
человек готов испустить последнее дыхание, каждый из его членов получает восполнение значительной
силы, потому что дух, предвидя скорое разделение, перебегает от одного члена к другому, как судно без руля; потому
человек никогда не имеет столько
силы, как перед концом.
Большая сложность человеческой природы соответствует и большему ее богатству, в ней источник и
силы, и слабости
человека.
Человек мог возрастать, осуществляя в себе подобие Божие, только
силою любви.
Первозданному
человеку законом целомудренного бытия,
силою которого он воссоединял в себе весь мир, становясь царем его, была любовь к Небесному Отцу, требовавшая от него детски доверчивого, любовного послушания.
Кажущийся «имманентизм» или пантеизм язычества — обоготворение
сил природы, животных,
человека — не должен здесь обманывать, вселяя представление о каком-то миродовольстве и уравновешенности.
В язычестве
человек оставлен своим
силам — искать Бога через «рассматривание творений», невидимое через видимое.
Признав эту свободу и введя ее в качестве одной из определяющих
сил в жизни мира, Бог как бы ограничивает Свое всемогущество в путях его ради
человека.
Человеческой свободе, в
силу которой
человек одинаково мог и склониться к греху, и удержаться от него, дано было решить, понадобится ли действительно Голгофская жертва, но как возможность она была предрешена в предвечном совете о сотворении
человека...
Падший
человек сохранил в себе образ Божий, как основу своего существа, и присущую ему софийность, делающую его центром мироздания, но утратил способность найти свою энтелехийную форму, осуществить в себе подобие Божие. В нем было бесповоротно нарушено равновесие именно в области богоуподобления, а поэтому и самая одаренность его становилась для него роковою и опасною (ведь и для сатаны объективное условие его падения, соблазна собственной
силой заключалось в его исключительной одаренности).
Поэтому своими
силами, как бы они ни были велики,
человек не может извлечь себя из пучины греха и оздоровить свою природу, но обречен все более увязать в болоте греха, утопая в объятиях жадного ничто.
Эта общая поврежденность жизни с очевидностью обнаруживается в смерти: ничто сделалось настолько актуальным в
человеке, что получило
силу разлагать его состав, стала обнажаться изнанка его бытия — небытие.
Поэтому смерть, установляющая естественную прерывность во всех человеческих делах, а также налагающая неизбежную печать и на все человеческое творчество, спасает
человека и от непрерывности в творчестве зла, а тем ослабляет, парализует его
силу.
Такое антиномическое задание, явно нарушающее логический «закон тожества», вытекает в
силу логики спасения, не совпадающей с рассудочной логикой, определяется положением
человека после грехопадения.
В греховном состоянии
человека личное начало есть непроницаемость, в
силу которой оно совершенно заполняет собой духовное пространство, и из занятой им точки выталкивается всякая другая личность.
В меру того, насколько сам
человек положил основу своему бытию, осуществил в себе подобие Божие, выявил умопостигаемый лик свой, познал в себе божественную свою идею, настолько он имеет
силы жизни и роста в Царствии Христовом.
Из «белого мага»
человек превратился в невольника своего труда, причем возвышенность его призвания затемнена была этим его пленением: хозяйственный труд есть серая магия, в которой неразъединимо смешаны элементы магии белой и черной,
силы света и тьмы, бытия и небытия, и уже самое это смешение таит в себе источник постоянных и мучительных противоречий, ставит на острие антиномии самое его существо.
Впадение в магизм как раз и явилось тем грехом, которым создалась эта зависимость
человека от хозяйства, и она не может быть преодолена
силами того же магизма в его собственной плоскости.
Ибо Бог для него есть трансцендентная норма, закон, образец, пример, а
человек должен обойтись своими человеческими
силами.
Вот этого-то «изменения», которое, по существу, является новым творческим актом Бога над
человеком, именно и не может совершить хозяйственный труд, а поэтому и «проект» Федорова, как бы далеко ни зашла «регуляция природы»,
силами природными и человеческими неосуществим.
В нем
люди осуществляют божественную свою
силу, являют себя богочеловеками, христами, причем Христос единоличный, Господь Иисус, заменяется в этой своеобразной социально-экономической хлыстовщине Христом коллективным, человечеством, совершающим «общее дело».