Неточные совпадения
Власти как таковой неизменно присущ известный
религиозный или мистический ореол, который позлащает не только корону наследственного монарха, но и дикторскую секиру республиканского консула.
Вера в теократическую помазанность
власти в язычестве связывалась с общим его
религиозным натурализмом: как в живых ликах природы оно видело иконы Божества, так и в естественной иконе
власти усматривало уже явное присутствие силы Божества, тем совершая благочестивое идолопоклонство.
Совершив, в силу роковой ограниченности своей, ошибку в оценке частных проявлений теократического принципа, оно осталось вполне правым в общем определении
религиозной природы
власти, и его прозрения заслуживают здесь глубокого, проникновенного внимания.
Такова
религиозная концепция царской
власти в восточной церкви.
Секуляризация
власти состоит в ослаблении
религиозных уз, взаимно связывающих ее и подданных, в отрицании теургийного начала
власти и в сведении ее преимущественно к началам политического утилитаризма, к натурально-человеческой звериности.
Это изменение в самом ощущении природы
власти связано с общими успехами гуманизма и ослаблением
религиозного мирочувствия, которое не могло не отразиться и на политическом мировоззрении.
Носители прежней
власти, теряя веру в церковную для нее опору и живое чувство
религиозной связи с подданными, все больше становились представителями вполне светского абсолютизма, борющегося с подданными за свою
власть под предлогом защиты своих священных прав: священная империя, накануне своего падения, вырождается в полицейское государство, пораженное страхом за свое существование.
Однако даже секуляризованная
власть не может держаться только одним утилитаризмом, — и она нуждается в своеобразном
религиозном освящении, которое и находит в мистическом народобожии, представляющем собой вариант религии человекобожия.
Для того чтобы могло явиться новое откровение о
власти, нужно, чтобы пред
религиозным сознанием во всей остроте стала ее загадка.
Но именно эта атмосфера воинствующего народобожия, царства от мира сего, заставляет духовно задыхаться тех, кто лелеет в душе
религиозный идеал
власти и не хочет поклониться «зверю», принять его «начертание» [Апокалипсическое выражение: «кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое, или на руку свою» (Откр. 14:9).].
Но любить эту
власть, ощущать к ней
религиозный эрос можно, лишь принимая участие в культе демократического Калибана, «принося жертвы зверю».
Но, конечно, вопрос этот имеет смысл только в Церкви, и речь идет здесь не о политике в обычном смысле слова, а именно о
религиозном преодолении «политики», о том преображении
власти, которое и будет новозаветным о ней откровением.
Итак, на эмпирической поверхности происходит разложение
религиозного начала
власти и торжествует секуляризация, а в мистической глубине подготовляется и назревает новое откровение
власти — явление теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого зона [Термин древнегреческой философии, означающий «жизненный век», «вечность»; в иудео-христианской традиции означает «мир», но не в пространственном смысле (космос), а в историческом и временном аспекте («век», «эпоха»).]
Ибо как ни грандиозно это событие для России и для всего мира, но для проблемы
власти и
религиозных ее перспектив оно не имеет решающего значения.
Неточные совпадения
Велика
власть слов и в
религиозной жизни.
У Боссюрта абсолютная государственная
власть и абсолютная
власть монарха опираются на
религиозную санкцию, хотя и в противоречии с католичеством, более склонным к дуалистической системе.
Роковое значение имели слова ап. Павла: «Несть бо
власть, аще не от Бога», которые не имели никакого
религиозного значения, а лишь временное, историческое значение.
Гораздо глубже то, что
власть опиралась на
религиозные верования народа, и ее исторические формы падали, когда эти верования разлагались.
Славянофилы хотели оставить русскому народу свободу
религиозной совести, свободу думы, свободу духа, а всю остальную жизнь отдать во
власть силы, неограниченно управляющей русским народом.