Полная трансцендентность
предмета мышлению делала бы его вполне невозможным как объект мышления, или окончательно немыслимым; полная же его адекватность мышлению свидетельствовала бы о полной его имманентности: в божественном разуме, в котором мышление и бытие совпадают в едином акте, нет и не может быть антиномий, болезненных разрывов и hiatus'oв [Пропасть, зияние (лат.).], составляющих естественное свойство разума человеческого.
Неточные совпадения
Догмат есть имманентизация трансцендентного содержания религии, и это влечет за собой целый ряд ущербов, опасностей, подменов; при этой логической транскрипции мифа неизбежно зарождается схоластика (или «семинарское богословие»), т. е. рационалистическая обработка догматов, приноровление их к рассудочному
мышлению, при котором нередко теряется их подлинный вкус и аромат, а «богословие» превращается в «науку как все другие», только с своим особым
предметом.
Мышление само создает для себя
предмет и проблему.
Мышление в его самодостоверности есть
предмет веры для философии,
мышление для нее достовернее Бога и достовернее мира, ибо и Бог, и бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются
мышлением.
С догматом, который сразу дан в принудительной законченности, нечего делать философскому
мышлению, он его связывает; он должен быть с полной философской искренностью превращен в проблему философии, в
предмет ее исследования.
Правда, эти антиномии у Канта благополучно «разъясняются» разумом, однако компетенция этого последнего, после того как обнаружена антиномичность его структуры, может считаться для этого тоже сомнительной, и, что здесь самое важное, этим нисколько не умаляется самый факт рокового антиномизма в
мышлении, который явно показывает неадекватность
мышления своему собственному
предмету.
Антиномия есть явный знак известной трансцендентности
предмета мысли для
мышления и вместе с тем крушение рассудочного, гносеологического имманентизма.
Антиномическое
мышление овладевает своим
предметом, делает его себе имманентным только отчасти, лишь до известного предела, который и обнаруживается в антиномии.
Противоречие логическое проистекает из ошибки в
мышлении, из несоответствия
мышления своим собственным нормам, оно имманентно в своем происхождении и объясняется недостаточным овладением
предметом мысли со стороны логической формы.
Она порождается осознанной неадекватностью
мышления своему
предмету или своим заданиям, она обнаруживает недостаточность сил человеческого разума, который на известной точке принужден останавливаться, ибо приходит к обрыву и пропасти, а вместе с тем не может не идти до этой точки.
Ибо, если есть область, в которой неадекватность
мышления своему
предмету ясна уже в самой проблеме, то это, конечно, религия, опирающаяся на единство трансцендентного и имманентного.
Напротив, Аристотель, восходя по лестнице форм в их естественной иерархии, приходил к форме всех форм, имеющей содержанием только себя,
мышление мышления (νόησις της νοήσεως), первое движущее (πρώτον κινούν), составляющее и источник всякого движения, и его
предмет, как всеобщее стремление и любовь (ой κινούμενον κινεί… κινεί δε ως έρώμενον); эта Форма вообще и есть Божество.
Всякое
мышление, рассуждает св. Максим, предполагает множественность (πλήθος) или, точнее, двойственность (δυάς): мыслящее, которому соответствует известная энергия мысли и сущность (ουσία), и
предмет мысли (ύποκείμενον).
Неточные совпадения
Их много, все они трактуют о
предметах самого насущного интереса и все отличаются отсутствием благородного
мышления.
Я не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду говорить и о том, что прекрасное [у Гегеля] является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским
мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в отдельном
предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито
мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого
мышления есть только истинное, а прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие
мышления в человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Но разделяющие знание от
мышления говорят, что не все люди одарены одинаковой способностью комбинировать те данные, которые им представляются, и что отсюда-то и происходит разнообразие выводов, какие делаются различными людьми об одних и тех же
предметах.
То, что он называет loi de la participation, свидетельствует о том, что
мышление первобытное принадлежит к более высокому типу, чем
мышление человека XIX в., ибо выражает мистическую близость познающего к своему
предмету.
Но это небытие, это ничто невозможно объективировать, нельзя сделать
предметом понятийного
мышления.