Один и тот же мир предстает пред нами то как механизм, чудовищный в своей дурной бесконечности, глухо молчащий о своем смысле, то как
откровение тайн Божества, или источник богопознания.
«Четвертая ипостась», приемля в себе
откровение тайн божественных, вносит чрез себя и для себя различение, порядок, внутреннюю последовательность в жизни Божественного Триединства, она воспринимает единое и всецелое божество как триипостасное — Отца, Сына и Св.
Неточные совпадения
М., 1916).] или «сокровенное знание», для которого, собственно говоря, принципиально нет никакой
тайны); это —
тайна, безусловно недоступная человеку, ему трансцендентная, а потому необходимо предполагающая
откровение.
Тайна и есть трансцендентное, она может приоткрываться лишь в меру вхождения трансцендентного в имманентное, актом самообнаружения,
откровения трансцендентного [В этом смысле дается определение веры у св. Максима Исповедника (Diversa capita ad theologiam et oeconomiam spectantia, centena II, 12–13, Migne, patr. curs. compl., ser. gr.
Здесь нет полярности трансцендентного и имманентного, нет места сверхлогическому
откровению, сверхзнанию или незнанию меры, ее «docta ignorantia» [Ученое незнание (лат.).] (по выражению Николая Кузанского), здесь нет
тайны ни на небе, ни на земле, ибо человек держит в руках своих начало смыкающейся цепи абсолютного, точнее, он сам есть ее звено.
Сие есть всевысочайшая и все превосходящая
тайна, которой не можно выискать никаким размышлением ума, ни прилежным исследованием разума и науки, но единственно только через ее собственное
откровение можно ее разуметь.
Поэтому
откровение не только открывает, но вместе и указывает неоткрытую и неоткрываемую
тайну, и эта абсолютная
ТАЙНА содержит в себе источник «воды, текущей в жизнь вечную», никогда не иссякающей и не оскудевающей.
Учение о премирности или трансцендентности Божества, о Божественной
Тайне, приоткрываемой
Откровением, и составляет подлинный смысл отрицательного богословия у большинства христианских его представителей, хотя это далеко не всегда выражается у них с достаточной четкостью, последовательностью и ясностью.
«Вне природы Бог есть
тайна (ein Mysterium), понимай как Ничто, ибо вне природы есть Ничто, т. е. Око Вечности, неисследимое Око, которое стоит или смотрится в Ничто, ибо это бездна (Ungrund), и то же самое Око есть воля, понимаемая как стремление (Sehnen) к
откровению, чтобы найти Ничто» (De signatura rerum, Kap.
София тоже отдает себя Божественной Любви и получает ее дары,
откровения ее
тайн.
Также человек нижний разве не рожден согласно
откровению Человека Вышнего, всегда скрываемого в
тайне высшей и первоначальной?
Бог открывается в Софии и через Софию, которая, женственно приемля это
откровение, есть «слава Божия» (шехина Каббалы). София есть женственное начало, приемлющее силу Логоса, и это единение описывается в Слове Божием, как «брак Агнца». Вот на какую священную
тайну указует ап. Павел.
Эти последние сплетены с общим ходом истории, но эта связь лежит так глубоко, что недоступна природному, непросветленному благодатию Божией человеку; она раскрывается в
откровении, но и оно остается запечатленной
тайной.
История не имела бы религиозного, церковного смысла, если б она не закончилась полнотой откровения,
откровения тайны творения Божьего, если б исторический процесс не перешел в процесс сверхисторический, в котором окончательно будет снята противоположность между земным и небесным, человечеством и Божеством.
Неточные совпадения
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою
откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием
тайны его, прежде чем тот молвил слово.
Все это и именно это поняли народы, поняли массы, поняла чернь — тем ясновидением, тем
откровением, которым некогда римские рабы поняли непонятную
тайну пришествия Христова, и толпы страждущих и обремененных, женщин и старцев — молились кресту казненного. Понять значит для них уверовать, уверовать — значит чтить, молиться.
Опыты он проделывал с таким увлечением, как будто каждый из них был
откровением, подымающим завесу мировой
тайны, а в учительской он вел страстную полемику с священником, противопоставляя геологические периоды шести дням творения…
Откровение Бога в мире еще не закончилось,
тайна Божьего творения еще не раскрывалась окончательно.
Новое религиозное
откровение должно перевести мир в ту космическую эпоху, которая будет не только искуплением греха, но и положительным раскрытием
тайны творения, утверждением положительного бытия, творчеством, не только отрицанием ветхого мира, а уже утверждением мира нового.