Неточные совпадения
Установление категорий и их исследование, расценка, систематизация и составляют дело критики, но она никоим
образом не в силах породить из себя какого бы
то ни было факта, возникая лишь по поводу факта.
Впоследствии он еще раз высказал эту же мысль: «В
том, что обычно зовут диалектикой исторического процесса, я вижу подобный спору Иова диалог между Человеком и
Тем, Кто вместе с
образом Своим и подобием даровал ему и Свое отчее Имя A3 ЕСМЬ, дабы земной носитель этого Имени, блудный сын, мог в годину возврата сказать Отцу: Воистину ТЫ ЕСИ, и только потому есмь аз» (там же.
Таким
образом, буддизм есть атеизм не в
том смысле, чтобы он отрицал бога, т. е. предмет религиозного отношения, но только в
том, что он ничто, и privativum, делает богом.
Таким
образом, хотя имманентное: «мир» или «я», макрокосм и микрокосм, внутри себя также имеет ступени относительной трансцендентности, заданности, но еще не данности, —
тем не менее оно противоположно трансцендентному, как таковому.
Рассуждающие таким
образом, под предлогом мистики, совершенно устраняют веру ради религиозно-эмпирической очевидности; при этом своеобразном мистическом позитивизме (который, впрочем, чаще всего оказывается, кроме
того, и иллюзионизмом) совершенно устраняется подвиг веры и ее усилия, а поэтому отрицается и самая вера, а вместе с нею и неразрывно связанные с ней надежда и любовь, место которых занимает откровенное самомнение.
Ведь даже научная, а уж
тем более философская истина не открывается людям, чуждым умственной жизни, равным
образом и художественное творчество недоступно людям, лишенным эстетического восприятия.
И кто знает эти последние,
тот может, таким
образом, прозревать в закономерность будущего.
«Относительно этой формы бесконечности прогресса верно прежде всего
то, что мы раньше заметили относительно качественно бесконечного прогресса, а именно, что он не есть выражение истинной бесконечности, а есть
та дурная бесконечность, которая не выходит за пределы долженствования и, таким
образом, на деле остается в конечном» (там же.
Что вы знаете или мните о природе вещей, лежит далеко в стороне от области религии: воспринимать в нашу жизнь и вдохновляться в этих воздействиях (вселенной) и в
том, что они пробуждают в нас, всем единичным не обособленно, а в связи с целым, всем ограниченным не в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть в природу и субстанцию вещей, есть уже не религия, а некоторым
образом стремится быть наукой…
Учение Канта о «разумной вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум: хотя ею переступается область познаваемого разумом, но в
то же время разум не хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности идей Канта в вопросе о вере характерна глава «Критики практического разума» под заглавием: «Каким
образом возможно мыслить расширение чистого разума в практическом отношении, не расширяя при этом его познания как разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое познание чистого разума еще не получает прироста.
В настоящее время, когда вкус к серьезной и мужественной религии вообще потерян и капризом субъективности с ее прихотливо сменяющимися настроениями дорожат белее, нежели суровой и требовательной религией, не терпящей детского своеволия, религиозный индивидуализм находится в особой чести:
те, кто еще снисходят до религии, чаще всего соглашаются иметь ее только индивидуально; личное своеволие явным
образом смешивается при этом со свободой, которая достигается именно победой над своеволием.
Религиозные
образы, реализующие и выражающие религиозное содержание, представляют собою
то, что обычно называют мифом. Мифу в религии принадлежит роль, аналогичная
той, какая свойственна понятию или суждению в теоретической философии: от его понимания зависит оценка религиозно-догматического сознания.
Итак, следует прежде всего признать, что и мифу присуща вся
та объективность или кафоличность, какая свойственна вообще «откровению»: в нем, собственно, и выражается содержание откровения, или, другими словами, откровение трансцендентного, высшего мира совершается непосредственно в мифе, он есть
те письмена, которыми этот мир начертывается в имманентном сознании, его проекция в
образах.
Стремление разума к единству, его «архитектонический» стиль, «схоластические» наклонности (ведь схоластика есть в известном смысле добродетель разума, его добросовестность, — разум и должен быть схоластичен) ведут к
тому, что этой догматической массе придается
та или иная, большей частью внешняя, из потребностей педагогических возникающая система: таким
образом получается
то, что представляют собой «догматические богословия», «системы догматики», «summae theologiae» [«Сумма теологии» — главный трактат Фомы Аквинского, в котором излагаются основы католической теологии.
Платон все время остается одновременно — и в этом-то и состоит парадоксальность его философского
образа — мифологом и философом, догматиком и критицистом, между
тем как
те, которые держатся за тогу основателя Академии, пугливо или брезгливо отмахиваются от всего «мифического».
Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в форме мышления; она становится, таким
образом, выше формы веры; содержание остается
тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение Бога с самим собой (sic!) и с природой» (395).
Главное опасение, которое рождается при этом у принципиальных ее противников, состоит в
том, что здесь подвергается опасности, страдает свобода философского исследования и, так сказать, философская искренность, убивается, таким
образом, главный нерв философии, создается предвзятость, заранее обесценивающая философскую работу.
Подобным же
образом и догматы в
том виде, как изучает их Dogmengeschichje [История догматов (нем.) — название фундаментального исследования А. Гарнака (т. 1–3, 1885–1889).], суть лишь доктринальные тезисы, Lehrsätze [Научное положение, тезис (нем)], исторически обусловленные в своем возникновении, для религиозного же сознания они суть символы встреч с Божеством, религиозные реальности.
И если религиозное самосознание при первых же шагах своих явно сталкивается с рассудочным,
то это никоим
образом не является еще для него окончательным приговором, напротив, это значит только, что антиномия религиозного сознания должна быть раскрыта и осознана до конца в своих последствиях.
Если это так,
то должно, отвлекаясь от всего внешнего, обращаться преимущественно к внутреннему, не склоняясь ни к чему внешнему, и ничего не знать обо всем, а прежде всего о своем состоянии, затем и об идеях, ничего не знать о себе самом и таким
образом погрузиться в созерцание (θέα)
того, с чем делаешься единым.
Но как бы восхищенный и в энтузиазме покоится он в уединении, никуда не склоняясь и даже не обращаясь вокруг себя, стоя твердо и как бы сделавширь неподвижностью (στάσις); и о прекрасном не думает он, находясь уже выше прекрасного, выше хора добродетелей, подобный человеку, который проник в самое внутреннее святилище и оставил позади себя в храме изображения богов, и, лишь выходя из святилища, впервые встречает их, после внутреннего созерцания и обращения с
тем, что не есть ни
образ, ни вид, но сама божественная сущность;
образы же, следовательно, были бы предметами созерцания второго порядка.
Эта филоновская идея, получившая большое распространение и в христианском богословии, является в известном смысле чистейшим недоразумением: если отрицательное богословие ничего не может утверждать о Боге,
то, ясным
образом, не может утверждать и Его бытия.
«В самом деле, каким именем назвать
Того, который не рожден, не имеет ни различий в себе, ни вида определенного, ни индивидуальности, ни числа, но есть существо такое, которое никаких акциденций в себе не имеет, а равным
образом и акциденциальному ничему не подлежит?
Полемика св. Григория с Евномием содержится главным
образом в 12 книгах «Опровержения Евномия», в русском издании его творений, занимающих V и VI
тома (особенное значение имеют книга II и XII).
Ибо божественная сущность своею безмерностью превосходит всякую форму, постигаемую нашим умом; таким
образом мы не можем постигнуть ее чрез познание
того, что она есть, но имеем о ней лишь некоторое понятие чрез познание
того, что она не есть» (Est autem via remotions utendum, praecipue in consideratione divinae substantiae.
Мы познаем Бога, восходя от установленного им порядка мироздания, представляющего
образы и подобия божественных первообразов, восходя к
тому, что находится выше (έπέκεινα) всего путем отвлечения от всего (αφαιρέσει) и возвышения над всем (υπεροχή).
«
Тот, кто мудро познал, как надо любить (έ ρφν) Бога, который превыше слова и знания и всяческого отношения в каком бы
то ни было смысле и свободен от природы (έζηρμένου και φύσεως), кто оставит все чувственное и мыслимое, всякое время и вечность (αιώνα) и место, и вполне освободится наконец от всякой действенности (ενεργείας), возбуждаемой чувствами, или словом, или умом,
тот достигнет несказанным и непостижимым
образом божественной сладости, превосходящей слово и ум; этот путь и слово ведомы только подающему таковую благодать Богу и удостоившимся ее получить от Бога, здесь не привносится ничего природного или книжного, раз уже все, что может быть сказано или познано, совершенно преодолено и покрыто молчанием» [Migne, 91. col. 1153 (Ambiguorum liber), ό δε θεός απλώς και αορίστως υπέρ πάντα τα οντά εστί, τα περιέχοντα τε καί περιεχόμενα… αρά σωφρόνως ό διαγνούς πώς έρ^ν του θεού δει, του υπέρ λόγον καί γνώσιν και πάσης απλώς της οιασδήποτε παντάπασι σχέσεως, έζηρημένου και φύσεως, πάντα τα αίσθητά καί νοητά καί πάντα χρόνον και αιώνα καί τόπον ασχέτως παρελεύσεται καί πάσης τελευταϊον όλης της Kai αϊσθησιν και λόγον καί νουν ενεργείας εαυτόν ύπερφυώς απογυμνώσας ά'ρ'ρήτως τε καί αγνώστως της υπέρ λόγον καί νουν θείας τερπνότητος έπιτεύξεται, καθ' δν οϊδε τρόπον τε καί λόγον ό την τοιαύτην δωρούμενος χάριν θεός καί οίταύτην παρά θεοΰ λαβείν αξιωθέντες, οϋκετ ουδέν φυσικόν ή γραπτόν έαυτφ συνεπικομιζόμενος, πάντων αύτφ των λεχθήναι ή γνωσθήναι δυναμένων παντελώς ύπερβαθέντων καί κατασιγασθέντων.].
«Пресущественность Божия (την ύπερουσιότητα την θείαν) не может быть ни названа словом, ни понимаема, ни созерцаема каким бы
то ни было
образом, она превосходит все и выше познания (ύπεράγνωστον), она пребывает недосягаема и для необъятной силы выше небесных умов, для всех оставаясь совершенно и навсегда непостижимой и неизреченной.
И однако вследствие неделимости Божества в Его ουσία, каждый
образ божественной энергии, каждый ее луч сообщает все Божество: «несообщимость сущности (ουσία) нисколько не препятствует
тому, что чрез каждую из энергий сообщается весь Бог… ибо нетелесное не делится телесно…
Общее содержание отрицательного богословия, развиваемого преимущественно в первой и отчасти во второй книге «De divisione naturae», основного трактата Эриугены, последний определяет так: в нем выясняется, что «Бога Ничто из всего, что существует и чего не существует, не выражает в Его сущности, что и сам Он совершенно не знает, что Он есть, ибо Он никоим
образом не может быть определяем по величине или свойству, ибо ничто не подходит к Нему и сам Он ничем не постигается, и что сам Он в
том, что существует и не существует, собственно говоря, не выражается в самом себе, — род незнания, превосходящий всякое знание и понимание»***.
Только через
то, что она несказанным
образом нисходит в сущее, становится она постижима для духовного ока как таковая, и она же одна обретается во всем как бытие, есть, была и будет быть.
Ибо кто мог бы понять неименуемое единство, которое бесконечно предшествует всякому противоречию, где все без сложности совокуплено в простоте единства, без другого и противоположности, где человек не отличается от льва, а небо не отличается от земли, и
тем не менее каждое существует самым подвижным
образом, не в своей конечности, но как само величайшее единство!
Странным
образом Бруно находится в явной зависимости и от идей Николая Кузанского, которого был усердным почитателем; поэтому в своем трактате «De la causa, principio e uno», излагая учение об абсолютном, сильно напоминающее взгляды Николая К. о coincidenlia oppositorum и о possest, Дж. Бруно говорит следующее: «
То, что в другом случае было бы противоположно и противоречиво, в нем (в абсолютном) есть одно и
то же, и каждая вещь есть в нем одно и
то же.
И даже «первейший открыватель и самый всеобщий носитель свойств беспредикатного Эн, Метатрон, первородный сын божий, стоящий во главе всех других Зефиротов и управляющий ими» (69), которому усвояются все предикаты Иеговы, «имя которого есть как имя Божие», «несмотря на всю возвышенность свою над другими Зефиротами, отнюдь не имеет божественной природы; он есть тварь в ряду других тварей, хотя бы первейшая и более чистая… он называется ангелом и причисляется к Зефиротам, называется слугою Иеговы, хотя и старейшим; точно так же Метатрон носит название Адама Кадмона83, первого небесного человека, в
том смысле, что он есть первое и совершеннейшее творение Божие, по
образу которого создан и Адам, — поэтому Метатрону часто усвояется эпитет creatus»84 (71).
Итак, Эн-соф, которому принадлежит абсолютное совершенство, абсолютное единство, неизменность, неограниченность, остается в
то же время недоступно нашему разуму и пониманию в своем существе; поэтому для него не может быть дано никакого определения, о нем не может быть поставлено никакого вопроса, для него нет никакого
образа или уподобления.
Но после
того, как Он произвел
образ небесного человека в его колеснице, Он снизошел в колесницу и явился под
образом Иеговы...
Образ, под которым Бог обнаруживается, только субъективен, насколько получает силу
тот или иной атрибут и сообразно тварям, которым Он раскрывается» (Zohar, II, 42 b. de Pauly III, 192–193).
«Если бы держал Он когда-либо в себе совет, каким
образом открыться,
то Его откровение не было бы от вечности, вне чувства и места, стало быть, и
тот совет должен был бы иметь начало и стать причиной в Божестве, ради которой Бог совещался в Троице Своей, должны бы быть, следовательно, в Боге мысли, которые явились Ему как бы в виде
образов, когда Он хотел идти навстречу вещам.
Бемизм есть динамический спинозизм, концепция же отношения Бога к миру у обоих одна и
та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл природу Бога и его свойства, а именно, что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует по одной только необходимости своей природы; что он составляет свободную причину всех вещей; что все существует в Боге и, таким
образом, зависит от него, что без него не может ни существовать, ни быть представляемо; и наконец, что все предопределено Богом и именно не из свободы вовсе или абсолютного благоизволения, а из абсолютной природы Бога, иными словами, бесконечного его могущества…
Духовный источник мироутверждения заключается в обращенности духа ко многому и отвращенности от Божественного единого ничто [Эта жизнь (тварности и раздора) должна прийти в ничто… таким
образом в
той же жизни, в какой я ощущаю свою яйность (Ichheit), грех и смерть; она должна сойти в ничто, ибо в жизни, каковая есть Бог во мне, я враждебен смерт и и греху; и по жизни, которая есть еще в моей яйности, я чужд ничто как Божеств» (dem Nichts als der Gottheit) (IV, 359, § 63).
Здесь приличествует лишь благоговейное безмолвие пред непостижной, в недрах Абсолютного совершающейся тайной, и нет ничего более безвкусного, как разные рациональные «дедукции» творения, претензии «гнозиса», все равно метафизического или мистического [В чрезмерном «дедуцировании» творения и, следовательно, в рационализме повинен и Вл. Соловьев, следующим
образом рассуждающий об этом: «Если бы абсолютное оставалось только самим собою, исключая свое другое,
то это другое было бы его отрицанием, а, следовательно, оно само не было бы абсолютным» (Органические начала цельного знания.
В первом смысле, чрез выражение μη δν, отрицается только положение, действительное полагание бытия, но
то, относительно чего делается отрицание, должно все-таки известным
образом существовать.
Следовательно, чтобы не быть, оно должно связываться в небытии бытием небытия (δεσμόν εχειν του μη εϊναι το είναι, μη ον), подобно
тому как существующее, чтобы вполне быть, должно связываться в бытии небытием небытия (το öv το μη δν εχειν μη εϊναι), таким-то
образом, существующее в наибольшей степени будет, не существующее же не будет, когда существующее будет причастно сущности быть существующим, но не будет причастно сущности быть не существующим (μετέχοντα το μεν δν ουσίας του είναι δν, μη οΰσίασ δε του εϊναι μη ον), если уж вполне быть имеет, и когда не существующее не будет причастно сущности не быть не существующим (το δε μη öv ουσίας μεν του μη εϊναι μη δν), но будет причастно сущности быть не существующим (ουσίας δε του εϊναι μη δν), если уж и не существующее имеет вполне не быть.
Отношение между единым и многим, вселенной и ее феноменами определяется так, что последние «суть как бы различные способы проявления одной и
той же субстанции, колеблющееся, подвижное, преходящее явление недвижной, пребывающей и вечной сущности, в которой есть все формы,
образы и члены, но в неразличенном и как бы завитом состоянии, как в семени рука не отличается еще от кисти, хвост — от головы, жилы — от костей.
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с
тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым
образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
«Второй
образ (Gestalt) божественного бытия, чрез
то, что он выделяется из этого бытия, получает возможность быть особой личностью в себе» (333).
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо
того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С
того момента (von da), как Отец усматривает в
образах своего бытия возможность другого бытия, или
того момента, как ему эти
образы являются как потенции, т. е., стало быть, от вечности, с
того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz) мира.
Образ Троицы присутствует в духе человека (блаж. Августин), — да и как же иначе возможно было бы обетование Спасителя о
том, что Св.
Разрушительная сила временности, тленность, может не только получать развитие, но и преодолеваться во времени, сводясь к потенциальности, и тогда время становится
тем, чем его считал Платон (в «Тимее»), а именно «некоторым подвижным
образом вечности», «είκών δ'επινοεΐ κινητόν τίνα αιώνος νοιήσαι» (37 d) [Ср. перевод С. С. Аверинцева: «движущееся подобие вечности» (Платон.
При этом не получится круглого нуля, каковым не является даже чистая потенция, нераскрытый меон, но здесь возможно различие в степени достижения и
образе становления, ибо
то, что в Боге предвечно и не имеет степени, свободно осуществляется в мире.