Неточные совпадения
Есть ли это язык понятий, подлежащих философской обработке не только в своем значении, но и в самом своем возникновении, или же это суть знаки иной природы и строения, находящиеся в таком же примерно отношении к философским понятиям, как
образы искусства: о них можно философствовать дискурсивно, но в наличности своей они даны
мышлению.
Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в форме
мышления; она становится, таким
образом, выше формы веры; содержание остается тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение Бога с самим собой (sic!) и с природой» (395).
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное бытие не с сознательной стороной бытия (Bewusst-Sein) или идеальным бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким
образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного
мышления непосредственно как таковой.
Основное содержание религиозного переживания, как касания миру трансцендентному, запредельному, божественному, явным
образом содержит в себе противоречие для рассудочного
мышления.
Поэтому могут быть случаи, в которых
мышление роковым
образом запутывается в противоречиях и впадает в антиномии, и вполне естественно, что к таковым областям принадлежит, даже должна принадлежать религия.
«Древний древних, Сокровенный сокровенных, имеет
образ и не имеет его. Он имеет
образ, чрез который существует вселенная (как его откровение), но он и не имеет
образа, так как он не может быть постигнут (достаточным
образом в
мышлении)» (Зогар, de Pauly, III, 228a, Idra suta).
Антиномия здесь подменяется диалектическим противоречием: в силу внутренней необходимости, диалектики самого абсолютного, некоей метафизической причинности выявляются последовательные звенья бытия, и торжествует, таким
образом, начало непрерывной закономерности и соответствующей ему непрерывности в
мышлении.
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым
образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным
мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
В ней подлинно софийно не это универсальное, логическое, трансцендентальное сознание или
мышление, которое есть лишь провизорное средство выразить мир, его ассимилировать мыслью в данном разрезе бытия, в
образах логических понятий, но именно самая φιλία, эрос [Отождествление «эроса» и «филиа» не вполне правомерно.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый
образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
Неточные совпадения
Таким
образом, твердые первоосновы знания не даются дискурсивным
мышлением, их нужно искать в другом месте, вне рациональной дискурсии.
Мы уже имели случай заметить, что одна из отличительных черт таланта Островского состоит в уменье заглянуть в самую глубь души человека и подметить не только
образ его мыслей и поведения, но самый процесс его
мышления, самое зарождение его желаний.
Она соответствует разнице в самом способе
мышления художника и мыслителя: один мыслит конкретным
образом, никогда не теряя из виду частных явлений и
образов, а другой стремится все обобщить, слить частные признаки в общей формуле.
Даже если
мышление соединяет бытие субстанции с собою и непосредственное воззрение (das Anschauen) постигает как
мышление, то и тут все зависит от того, не впадает ли это умозрение в ленивое однообразие и не представится ли действительность недействительным
образом.
Известен процесс
мышления: когда я хочу объяснить чей-нибудь поступок со мной, я ставлю самого себя на место другого и стараюсь придумать, что могло бы заставить меня на этом месте поступить таким
образом; если никаких достаточных мотивов не оказывается, я признаю поступок несправедливым.