Неточные совпадения
Конечно, остается недоступной человеческому уму тайной боговоплощения, каким
образом воплотившийся Бог мог так закрыть
Божество человечеством, чтобы оказаться способным и совершить подвиг веры в Бога, и испытать человеческое чувство богооставленности, но это показывает именно на глубочайшую человечность веры, ее исключительное значение и неустранимость подвига веры для человека.].
Подобным же
образом и догматы в том виде, как изучает их Dogmengeschichje [История догматов (нем.) — название фундаментального исследования А. Гарнака (т. 1–3, 1885–1889).], суть лишь доктринальные тезисы, Lehrsätze [Научное положение, тезис (нем)], исторически обусловленные в своем возникновении, для религиозного же сознания они суть символы встреч с
Божеством, религиозные реальности.
Всякая попытка выразить эту тайну в понятиях бытия, измерить неизмеримую пучину
Божества — роковым
образом безнадежна, как бессильна волна своим порывом подняться к небу, как бы она к нему ни вздымалась.
Таким
образом, признание непознаваемости
Божества приводит Климента Александрийского к утверждению откровения как единственного источника положительного знания о
Божестве.
Равным
образом и как красота,
Божество «в качестве все-красоты есть и сверхкрасота» (ως πάγκαλον αμα και ϋπερκαλόν) (IV, 7, с. 701).
И однако вследствие неделимости
Божества в Его ουσία, каждый
образ божественной энергии, каждый ее луч сообщает все
Божество: «несообщимость сущности (ουσία) нисколько не препятствует тому, что чрез каждую из энергий сообщается весь Бог… ибо нетелесное не делится телесно…
Нельзя проникнуть в Бога или даже за Бога лишь путем углубления в свое собственное мировое естество (хотя оно и представляет собой «
образ и подобие», некую природную икону
Божества), без реальной встречи с премирным
Божеством, без Его откровения о Себе.
«Если бы держал Он когда-либо в себе совет, каким
образом открыться, то Его откровение не было бы от вечности, вне чувства и места, стало быть, и тот совет должен был бы иметь начало и стать причиной в
Божестве, ради которой Бог совещался в Троице Своей, должны бы быть, следовательно, в Боге мысли, которые явились Ему как бы в виде
образов, когда Он хотел идти навстречу вещам.
Разумеется, и творческое «да будет» Fiat, которое так часто встречается у Беме, получает соответствующее истолкование не в смысле повеления (Fürsatz), но в смысле — силы
Божества, его природной мощи, потенции бытия и в таком смысле в разных выражениях определяется оно во многих местах: «вожделение (Begierde) из вечной воли безосновности есть первый
образ (Gestalt) и есть Fiat или Schuf [Создание, творение (нем.).].
Таким
образом воля высказывается чрез схватывание из себя самой, как выдыхание или откровение: и это же исхождение из воли в речи или дыхании есть дух
Божества (Gottheit) или третье лицо, как предали древние…
Духовный источник мироутверждения заключается в обращенности духа ко многому и отвращенности от Божественного единого ничто [Эта жизнь (тварности и раздора) должна прийти в ничто… таким
образом в той же жизни, в какой я ощущаю свою яйность (Ichheit), грех и смерть; она должна сойти в ничто, ибо в жизни, каковая есть Бог во мне, я враждебен смерт и и греху; и по жизни, которая есть еще в моей яйности, я чужд ничто как
Божеств» (dem Nichts als der Gottheit) (IV, 359, § 63).
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота
Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем
божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым
образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
То, что утверждает Мальбранш, совершенно бесспорно, однако применимо не прямо к
Божеству, одновременно миру трансцендентному и имманентному, но к Его «
образу и сиянию» в мире, к божественной Софии: мы познаем вещи, все (πάν) не непосредственно в Боге, но в Софии.
Таким
образом, эта непорочная Дева есть отражение
Божества, в котором Дух Божий видит себя самого, как и чудеса магические…
София уподобляется «одежде, которою открывается
Божество, иначе его
образ не был бы познан, ибо она есть телесность (Leiblichkeit) духа» [Böhme's Werke, hrsg. von Schiebler, Bd. IV. Von dreifachen Leben des Menschen, Cap. 5, § 50, стр.71.].
Реальность этой связи между
образом и Первообразом отмечена той чертой библейского повествования, что Бог вдунул душу в человека, следовательно, при этом произошло некоторое исхождение
Божества, род творческой эманации.
Как
образ Божий, он имеет формально природу
Божества, есть бог in potentia и только в силу этой божественной потенциальности способен к «обожению».
И если в Богочеловеке действительно «обладала вся полнота
Божества телесно» (Еф. 2:9-10), этим уже предполагается, что человек имеет полный
образ Божий, и все, что открывается
Божеством, в каком-то смысле и человечно.
Образ Божий осуществляется в человеке не только трансцендентностью его духа, отрицательной абсолютностью, но и положительной сопричастностью тайне
Божества.
Самая возможность повторений
образа Божия, возникновение новых ипостасей, есть тайна
Божества, о коей не леть есть человеку глаголати.
И вся природа имеет тот же
образ, поскольку и она есть человек; откровений
Божества полно все творение в софийности своей.
Неточные совпадения
Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух —
образы и символы невыразимого
Божества, и это имеет огромное экзистенциальное значение.
Чужды раболепствования не токмо в том, что благоговение наше возбуждать может, но даже и в люблении нашем, мы, отдавая справедливость великому мужу, не возмним быти ему богом всезиждущим, не посвятим его истуканом на поклонение обществу и не будем пособниками в укоренении какого-либо предрассуждения или ложного заключения. Истина есть высшее для нас
божество, и если бы всесильный восхотел изменить ее
образ, являяся не в ней, лице наше будет от него отвращенно.
Все равно, что бы я ни был: такой же зверь, как и все, на котором трава вырастет, и больше ничего, или я рамка, в которой вставилась часть единого
Божества, всё — таки надо жить наилучшим
образом.
«Подумаем, — так говорил архимандрит, — не лучше ли было бы, если бы для устранения всякого недоумения и сомнения, которые длятся так много лет, Иисус Христос пришел не скромно в
образе человеческом, а сошел бы с неба в торжественном величии, как
Божество, окруженное сонмом светлых, служебных духов. Тогда, конечно, никакого сомнения не было бы, что это действительно
Божество, в чем теперь очень многие сомневаются. Как вы об этом думаете?»
И те, которые, скрываясь во мраке отдаления — под тению снежного Кавказа или за вечными льдами пустынной Сибири, — никогда не зрели
образа Бессмертной, и те чувствовали спасительное действие Ее правления; и для тех была Она
Божеством невидимым, но благотворным.