Неточные совпадения
Внимание читателя привлекается лишь к таким страницам истории мысли, которые
имеют прямое значение
для более отчетливого выявления собственных идей автора (хотя, конечно, при этом и прилагается забота, чтобы при эпизодическом изложении
не было существенных пробелов).
Для того чтобы поставить трансцендентальную проблему религии, нужно только
не иметь никакой предубежденности, ни метафизической или спекулятивной, ни догматической, ни эмпирической: нужно смотреть на жизнь открытыми, простыми глазами и уделить всемирно-историческому факту религии то внимание, которое ему естественно принадлежит, даже хотя бы в силу ее распространенности.
И
не умер в душе этот миг свидания, этот ее апокалипсис, брачный пир, первая встреча с Софией [
Для понимания «первой встречи с Софией» С. Н. Булгакова важное значение
имеет поэма В. С. Соловьева «Три свидания», в которой он поэтически описывает свои, аналогичные булгаковской, три «встречи» с Софией (см.: Соловьев В. С. «Неподвижно лишь солнце любви…» Стихотворения.
К нему нет пути методического восхождения (ибо путь религиозного подвига
не имеет в виду познания,
не руководится познавательным интересом), оно вне собственной досягаемости
для человека, к нему можно стремиться и рваться, но нельзя планомерно, методически приходить.
Для того чтобы схемы понятий наполнялись жизненным содержанием и в сети разума уловлялась действительная, а
не воображаемая рыба, надо, чтобы познание
имело орган такого удостоверения действительности, чувство реальности, которая
не разлагается на отдельные признаки вещи, но их связывает собой в бытии.
Религия, связь человека с божеством,
имеет для него значение
не связи двух миров, но выражает лишь определенную стадию развития духа [Сродным интеллектуализмом был заражен уже Фихте, и притом
не только в ранний период («спора об атеизме»), но и в поздний, эпохи «Anweisung zum seligen Leben» 1806 года.
Эта эволюция
не имеет конца и предела; абсолютное
для этого радикального эволюционизма существует лишь в качестве возможности беспредельного движения, т. е. «дурной бесконечности» [«Дурная, или отрицательная, бесконечность, — по Гегелю, — есть
не что иное, как отрицание конечного, которое, однако, снова возникает и, следовательно,
не снимается; или, иными словами, эта бесконечность выражает только долженствование снятия конечного» (Гегель.
Этим успехом, следовательно, чистый теоретический разум,
для которого все эти идеи трансцендентны и
не имеют объекта, обязан исключительно своей чистой практической способности.
А это и значит, что нравственность
имеет силу только
для человека в его греховной ограниченности и
не имеет абсолютного значения.
Из понятия кафоличности (соответствующего и непреложному обетованию: «где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди их» [Мф. 18:20.], а, стало быть, в них почиет и ум Христов, т. е. сама истина) следует, что внешний масштаб соборности
имеет значение скорее
для признания истины, чем
для ее нахождения: вселенский собор, притом
не по имени только, но реально, возможен и теперь нисколько
не меньше, чем прежде.
Итак, истинная вселенскость, кафоличность,
не считается ни с какими внешними формами и установлениями, которые создаются людьми и
для людей и в себе
не имеют ничего непререкаемого или неизменного.
Особую разновидность естественной религии, или «религии вообще», составляет так наз. теософическая доктрина, согласно которой все религии
имеют общее содержание, говорят одно и то же, только разным языком, причем надо отличать эзотерическое учение, ведомое лишь посвященным, и экзотерическое, существующее
для profanum vulgus [Непосвященная толпа (лат.) — выражение Горация («Оды», II, 1,1)]; различия символики и обряда, обусловливаемые историческими причинами, существуют только во втором, но
не в первом.
Самодостоверным основанием
для философии, относительно которого она уже
не имеет возможности сомневаться и далее проблематизировать, следовательно, уже принципиально
не проблематичным, а догматичным (ибо догматичность и есть философская антитеза проблематичности), является, бесспорно, мышление: cogito — ergo sum [Мыслю, следовательно существую (лат.) — одно из основных положений философии Р. Декарта.], говорит о себе философия.
«Все формы, выше рассмотренные: чувство, представление, могут, конечно,
иметь содержанием истину, но сами они
не составляют истинной формы, которая необходима
для истинного содержания.
Конечно,
для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего
не изменяет в иерархическом положении религии, которая
имеет дело со всем человеком, а
не с одной только его стороной, и есть жизненное отношение к божественному миру, а
не одно только мышление о нем.
Разумеется, искусство глубиннее науки и поэтому стоит ближе к религии, но
для нашей аналогии это различие
не имеет значения.]. которым до известной степени и является наука о религии (и именно в силу этого она может становиться и нечестием, если отступает от своего прямого пути из-за враждебности к религии).
Так математик может разбить данную площадь в целях ее измерения на какие угодно фигуры и применить при этом какие угодно формулы — в этом заключается свобода «порождения»
для его мышления, но он все-таки
имеет перед собой определенную, ему данную проблему, которая может притом оказаться и
не вполне разрешимой.
Ведь оно
не ищет ничего, чтобы существовать или благополучно существовать или вообще
иметь почву, ибо раз оно является основанием другого, то бытие свое и благосостояние оно
имеет не от другого, — что могло бы
иметь такое значение
для него вне его самого?
Как и в прочем невозможно мыслить что-либо, если думать о чуждом и заниматься другим, и ничего нельзя присоединять к предмету мысли, чтобы получился самый этот предмет, — так же следует поступать и здесь, ибо,
имея представление другого в душе, нельзя этого мыслить вследствие действия представления, и душа, охваченная и связанная другим,
не может получить впечатления от представления противоположного; но, как говорится о материи, она должна быть бескачественна, если должна воспринимать образы (τύπους) всех вещей, также и душа должна быть в еще большей степени бесформенна, раз в ней
не должно быть препятствия
для ее наполнения и просвещения высшей (της πρώτης) природой.
Но обнять мыслью столь великий предмет совершенно
не имеют ни сил, ни средств
не только люди оцепеневшие и преклоненные долу, но даже весьма возвышенные и боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество,
для которого этот мрак — эта грубая плоть служит препятствием к уразумению истины.
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она
не есть душа, или ум,
не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения;
не высказывается и
не мыслится;
не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она
не стоит и
не движется,
не покоится и
не имеет силы,
не есть сила или свет;
не живет и
не есть жизнь;
не сущность,
не вечность и
не время;
не может быть доступна мышлению;
не ведение,
не истина;
не царство и
не мудрость;
не единое,
не единство (ένότης),
не божество,
не благость,
не дух, как мы понимаем;
не отцовство,
не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего,
не есть что-либо из
не сущего или сущего, и сущее
не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она
не знает сущего как такового; и она
не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще
не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы
не полагаем и
не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и
для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Все существующее называется мыслимым (νοούμενα), ибо
имеет принципы
для своего объяснения, Бог же зовется
не мыслимым (ου νοούμενος), но лишь веруют в него на основании (εκ) мыслимого; поэтому ничто из того, что мыслится,
не может ни в каком отношении идти в Сравнение с Ним» [Migne, 90, col. 1084 ά, β, δ, ή (Capita ducenta ad theologiam Deique Filii in carne dispensationem spectantia). ά.
Также, раз Он есть все, и все во всем, Он
не может
иметь имени, Он, который есть субстанция, сущность и жизнь
для всех видимых и невидимых вещей; да и всех вещей, которые можно назвать и по знать, — их вещь и сущность.
В сем состоянии
не можем мы ничего о Нем сказать, кроме что Он единственно Себе самому известен: понеже Он никакой твари, какое бы имя она ни
имела, неизвестен иначе, как только как Он открывает себя самого в шаре Вечности, а вне шара и сверх оного, Он есть
для всего сотворенного смысла вечное ничто, цело и совсем скрыт и как бы в своей собственной неисследимой тайне завит и заключен; так что познание наше о Нем вне бездонного шара мира Вечности есть более отрицательно, нежели утвердительно, то есть мы познаем более, что Он
не есть, нежели что Он есть».
В доказательство тезиса Кант указывает, что всякая причина требует
для себя» предшествующей причины, и это восхождение от причины к причине
не будет
иметь конца.
Однако закон непрерывности и непротиворечивости дискурсивного мышления
имеет силу лишь в его собственном русле, а
не там, где разум обращается на свои собственные основы, корни мысли и бытия, причем вскрываются
для него непреодолимые, а вместе и неустранимые антиномии, которые все же должны быть им до конца осознаны.
Здесь мы
имеем только метафорические выражения, смысл которых, однако, тот, что
для Ничто этот переход
не свободен, но вынуждается некоей божественной необходимостью, потребностью самооткровения, голодом (Hunger), стремлением (sich sehnen), вожделением (Begierde), т. е. аффективными состояниями (настолько можно говорить об аффектах в Божестве).
Мир по силе необходимости здесь возникает, но в то же время сам он
для себя является случайностью,
не имеет собственного задания и смысла.
«Следовательно, вторая потенция, выделившаяся
для себя, еще
не может называться Богом, она восстановляется в своем божестве, лишь когда первая и третья потенции снова восстановляются к себе, т. е. восстановляется их единство — в конце творения, и так как она чрез преодоление противоположного бытия также делается господом этого бытия, как первоначально был только Отец, то и она становится личностью, как и Отец был первоначально только один личностью, она есть Сын, который
имеет равное господство с Отцом.
«
Для первых и блаженных (начал)
не существует стремления к будущему, потому что они уже суть целое и
имеют все, что может быть нужно
для жизни; посему они ничего
не ищут, а поэтому и будущее есть
для них ничто:
не в чем состоять будущему.
Идеи
для мира явлений
имеют не только художественно-эротическую и религиозно-мистическую достоверность, но и логическую значимость, как общие родовые понятия (κοινόν, το εν επί πολλών, εν είδος εκαστον περί τα πολλά), причем эти понятия
не суть только родовые имена, но выражают самые сущности предметов (οϋσίαι) [О смысловом значении «идей» и «эйдосов» у Платона см.: Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии.
В утверждении софийности понятий лежит коренная ложь учения Гегеля, с этой стороны представляющего искажение платонизма, его reductio ad absurdum [Приведение к нелепости (лат.).], и «мудрость века сего» [Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. 3:19).], выдающего за Софию (сам Гегель, впрочем, говорит даже
не о Софии, понятию которой вообще нет места в его системе, но прямо о Логосе, однако
для интересующего нас сейчас вопроса это различие
не имеет значения).
Когда же мы говорим о любви к своему противнику, мы
имеем в виду
не эрос и
не филиа,
для этого существует слово «агапэ».
Но неопределенное определяется и некоторым положительным суждением, и как
для глаза темное есть материя всякой невидимой краски, так и душа устраняет все, что подобно свету в чувственно воспринимаемых вещах, и,
не имея уже определения, подобна зрению, сохраняющемуся до известной степени и в темноте.
Вот важнейшее место, сюда относящееся: «если душа благодаря ускоренному уходу освобождается от тела, то она ни в каком отношении
не терпит ущерба и познала природу зла с тем, чтобы открылись заключенные в ней силы и обнаружились энергии творчества, которые оставались бы втуне при спокойном пребывании в бестелесном, ибо никогда
не могли бы перейти в действие, и от души осталось бы скрытым, что она
имеет» (Enn. IV, Lib. VIII, cap. 5).], а в неблагоприятном душа загрязняется и,
для того чтобы освободиться от телесных оков, должна подвергнуться очистительному процессу, которым является многократное перевоплощение в различные тела.
Различие на полы создано только на основании предведения греха: Бог, «предуразумевая силою предведения, к чему склонно движение произвола по самоуправству и самовластию (поелику знал будущее), изобретает
для образа различие мужеского и женского пола, которое
не имеет никакого отношения к божественному первообразу, но, как сказано, присвоено естеству бессловесному».
Следовательно, если бы
не произошло с нами вследствие греха никакого превращения и падения из ангельского равночестия, то и мы таким же образом
для размножения
не имели бы нужды в браке.
«Если и в настоящее время у некоторых людей, проводящих эту тяжелую жизнь тленной плоти, тело во многих движениях и расположениях сверх обыкновенной естественной меры оказывает удивительную покорность, то какое основание мы
имеем не верить, что до греха, неповиновения и наказания человек;·, повреждением человеческие члены могли служить человеческой воле
для размножения потомства без всякой похоти?» Тогда «муж мог сеять потомство, а жена воспринимать своими детородными членами, приводимыми в движение, когда нужно и насколько нужно, посредством воли, без всякого возбуждения похоти» [De civ. Dei, XIV, 23, 17, 24.]
Муж, когда он находится в путешествии, то он
не один, ибо
имеет женой Шехину; а когда возвращается домой, то должен
иметь общение с женой, причем
для этого «благого дела» Шехина посылает самые святые души.
А между тем жена должна навсегда остаться
для любящего невестой, возлюбленной, а муж — женихом, возлюбленным [Беатриче, рано умершая,
не была женой Данте, который, однако,
имел семью.
Хотя собственная жизнь ангелов
для нас совершенно недоведома, мы знаем, однако, что и ангелы сотворены Богом и, хотя бесплотны в том смысле, что
не имеют тела человеческого, но
имеют ипостась: они суть
не безликие, а ипостасные силы Божий, созданные Логосом [Шеллинг в своем учении об ангелах (Philosophie der Offenbarung, II, 284 ел.), в соответствии общим своим взглядам, отрицает сотворенность ангелов (nicht erschaffen) и видит в них только «потенции» или идеи: «leder Engel ist die Potenz — Idee eines Bestimmten Geschöpfes des Individuums» (286).
Впрочем,
не имея интуиции ангельского времени, человек
не может отваживаться на утверждения о том, возможен ли во времени обратный поворот к добру
для злых духов или их раскаяние.
Даже если допустить, вместе с иными мистиками, что духи ангелов
имеют мужскую или женскую природу, это все же еще
не образует пола в его полноте,
для которой существенно бытие двух существ в одну плоть, как это имеется в человеке.
Ангелы же
не имеют сопряженного тела (συνεξευγμένον σώμα ουκ εχουσι), почему
не имеют его и в подчинении уму» (с. 1165). «Духовная природа ангелов
не имеет такой же энергии жизни, ибо она
не получила образованного Богом из земли тела с тем, чтобы принять
для этого и жизнетворящую силу» (col. 1140).
Этим воскресением душ отнюдь еще
не предполагается
для всех открытое явление их в теле, напротив, скорее можно думать, что и эти ожившие души еще
не имеют тел и получают силу образовать их себе лишь при всеобщем воскресении.
При этом
не надо, однако, забывать, что и временность
имеет свою глубину, тоже входящую в вечность, где время интегрируется, хотя сейчас и непостижимым
для нас способом.
Восстановление прежнего положения
для искусства потому
не может явиться желанным
для современности, что отношения между религией и искусством, потребностями культа и внутренними стремлениями творчества тогда
имели все-таки несвободный характер, хотя это и
не сознавалось.
Ибо как ни грандиозно это событие
для России и
для всего мира, но
для проблемы власти и религиозных ее перспектив оно
не имеет решающего значения.
Каждая человеческая личность,
имея для-себя-бытие, является своим абсолютным центром; но она же и
не имеет самостоятельного бытия, свой центр находя вне себя, в целом.