Неточные совпадения
Установление категорий и их исследование, расценка, систематизация и составляют
дело критики, но она никоим образом
не в силах породить из себя какого бы то ни было факта, возникая лишь по поводу факта.
О своей жизни здесь
не распишешься: такие моменты или
дни не выражаются словами» (ОР РГБ.
И то, что загорелось в душе впервые со
дней Кавказа, все становилось властнее и ярче, а главное — определеннее: мне нужна была
не «философская» идея Божества, а живая вера в Бога, во Христа и Церковь.
И глубоко внизу, вдали остались зной, муки, стенания, смерть, — на самом же
деле не это было, потому что есть то, и теперь раскрыто…
Многого в них я
не могу ни принять, ни
разделить, но в то же время ощущал всю неразрывность Вашей связи с Россией, а следовательно, с моей верой и любовью…» (ОР РГБ.
Не надо притом смешивать с молитвой ее теософических суррогатов: «концентрации, медитации, интуиции», которые все-таки имеют
дело не с Богом, но с миром, погружают человека
не в Трансцендентное, но в имманентное, божественным хотят подменить Бога, — обман или самообман.
Наконец, вере может быть доступно даже настоящее, поскольку
дело идет о неизвестных рассудку его законах [Во II главе Послания к Евреям вере дано истолкование и в том и в другом смысле: «верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (ст. 3); дальнейшее содержание главы говорит о вере как основе
не мотивированных разумом и оправдываемых только верою поступков (см. всю эту главу).].
«Относительно этой формы бесконечности прогресса верно прежде всего то, что мы раньше заметили относительно качественно бесконечного прогресса, а именно, что он
не есть выражение истинной бесконечности, а есть та дурная бесконечность, которая
не выходит за пределы долженствования и, таким образом, на
деле остается в конечном» (там же.
Религиозная жизнь, по IIIлейермахеру, является третьей стороной жизни, существующей рядом с двумя другими, познанием и действованием, и выражает собой область чувства, ибо «такова самобытная область, которую я хочу отвести религии, и притом всецело ей одной… ваше чувство… вот ваша религиозность… это
не ваши познания или предметы вашего познания, а также
не ваши
дела и поступки или различные области вашего действования, а только ваши чувства…
Правда, нравственная воля называется у Канта «практическим разумом», для которого установляется свой особый канон, причем этот «разум» постулирует основные религиозные истины: бытие Бога, свободу воли и личное бессмертие, но каким бы именем мы ни называли веру, ее существо от этого
не изменится: ЕСИ произносит только она, постулаты же лишь постулируют, но сами по себе бессильны утверждать бытие Божие, это составляет, конечно,
дело веры.
А если опыт и получает это расширение, то спекулятивный разум с этими идеями может приступать к
делу только отрицательно, т. е.
не расширяя понятия, но разъясняя его» (там же, 140 141).
Такое, опорожненное от всякого содержания, бытие неизбежно превратилось бы в небытие, как показал это Гегель [«Бытие, неопределенное, непосредственное, есть на
деле ничто и
не более и
не менее, как ничто» (Гегель.
Дело в том, что провозглашение истины, согласно православному вероучению, принадлежит собору, который, однако же, действует и авторизуется Церковью
не как коллектив, общеепархиальный съезд или церковный парламент, но как орган самого «Духа Истины», Духа Святого (отсюда соборная формула: «изволися Духу Св. и нам»).
Если собрание «двух или трех верующих» ощутит себя реально кафоличным и на самом
деле будет таковым, то зерно вселенского собора тем самым уже дано, а признание его есть
дело дальнейшей церковной истории [Разве же св. Афанасий Великий с горстью своих сторонников
не являлся носителем подлинного кафолического сознания Церкви в то время, когда количественное ее большинство упорствовало в ереси?].
Религия есть порождение божественного духа,
не изобретение человека, но
дело божественного воздействия и влияния на него.
Чем более человек заставляет в разумном мышлении действовать за себя самое
дело, отказывается от своей обособленности, относится к себе как к всеобщему сознанию, его разум
не ищет своего в смысле особного, и тем менее может он впасть в это противоречие, ибо он, разум, и есть самое
дело, дух, божественный дух» (17) [Ср. там же.
Конечно, для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего
не изменяет в иерархическом положении религии, которая имеет
дело со всем человеком, а
не с одной только его стороной, и есть жизненное отношение к божественному миру, а
не одно только мышление о нем.
И пусть
не указывают на то, что религиозной философии почти
не было в классическую эпоху религии — в век первохристианства, ибо эта короткая пора первой веры и радости, озаренная Пятидесятницей [В
день Пятидесятницы совершилось сошествие Св.
С действительным содержанием, с познанием Бога эти теологи
не имеют никакого
дела» (Hegel's Religionsphilosophie, 22–23)213.
Еще в «Феноменологии духа» Гегель дал следующую меткую характеристику «исторического» направления в немецком богословии, которое сделалось столь влиятельно в наши
дни: «Просветительство (Die Aufklärung) измышляет относительно религиозной веры, будто ее достоверность основывается на некоторых отдельных исторических свидетельствах, которые, если рассматривать их как исторические свидетельства, конечно,
не могли бы обеспечить относительно своего содержания даже степени достоверности, даваемой нам газетными сообщениями о каком-нибудь событии; будто бы, далее, ее достоверность основывается на случайности сохранения этих свидетельств, — сохранении, с одной стороны, посредством бумаги, а с другой — благодаря искусству и честности при перенесении с одной бумаги на другую, и, наконец, на правильном понимании смысла мертвых слов и букв.
Дело в том, что если науке свойствен метод неверия, холодной, рассудочно-вопрошающей критики, то религии присущ метод благоговения, несовместимый с этой холодной и рассудочной критикой, и наука может
не увидать того, что существует для религии.
К счастью,
дело обстоит наоборот: религия
не утверждается на рассудочном постижении, она стоит в самой себе, и, напротив, для нее указанная антиномия как раз создает постоянный и незаменимый импульс, она есть нерв религии, придает ей глубину и движение и, хотя и неразрешимая, она постоянно разрешаема в религиозной жизни, вновь и вновь переживаясь как источник религиозных озарений в пламени веры.
Отрицательное богословие мистиков ничем
не отличалось бы от самого плоского агностицизма и атеизма, самодовольно и победоносно выставляющих свое
НЕ, если бы оно также
не обосновывалось положительно на своем мистическом ДА, если бы
день рассудочного отрицания здесь
не предварялся ночью, полною голосов и переживаний иного мира.
«В самом
деле, каким именем назвать Того, который
не рожден,
не имеет ни различий в себе, ни вида определенного, ни индивидуальности, ни числа, но есть существо такое, которое никаких акциденций в себе
не имеет, а равным образом и акциденциальному ничему
не подлежит?
«Наш ум своими силами (per se ipsam)
не может созерцать Самого Бога, как Он есть, но познает Отца всех тварей из красоты
дел и великолепия вселенной.
Итак, если несозданность, и безначальность, и бестелесность, и бессмертие, и вечность, и благость, и творческую силу, и подобное мы назовем существенными различиями в Боге, то состоящее из столь многого
не будет просто, но сложно, что (говорить о Божестве)
дело крайнего нечестия.
Подобным же образом обстоит
дело и с истиной, ибо и последней противостоит ложь, и потому Бог
не есть истина, но более, чем истина и сверх-истина.
Ибо, если бы Бог
не раскрывался под всеми этими атрибутами, как Он управлял бы миром то милостью, то правдою по
делам человеческим?
В доказательстве антитезиса Кант указывает на то, что свобода, допущенная в качестве первой причинности, все-таки
не помогает
делу, потому что
не способна вступить в причинную связь, будучи от нее принципиально отлична, а потому или
не может начать причинного ряда, или же его разрывает. «Природа и трансцендентальная свобода отличаются как закономерность и незакономерность» (371).
Заслуга Канта
не в том, что он заметил эту антиномичность, ибо с ней философская мысль, в сущности, имеет
дело с тех пор, как себя помнит, но в том, что он ее так остро осознал.
Если мир содержится в Боге, но
не есть Бог, ибо отделен от Божества непереходимой бездной трансцендентности, то и подлинная религия может основываться на нисхождении Божества в мир, на вольном в него вхождении, приближении к человеку, т. е. на откровении, или, иначе говоря, она необходимо является
делом благодати, сверхприродного или сверхмирного действия Божества в человеке.
В «прорыве» своем к Божеству «я становлюсь столь же богат, так что Бог
не может быть мне достаточен всем, чем Он есть Бог, всеми своими божескими
делами: ибо я получаю в этом прорыве то, в чем Бог и я общи» (I, 176).
В том-то и
дело, что Беме, по крайней мере, в такой же мере был Denker и Grübler, насколько и Seher, иначе становится непонятным
не только внутренний, но даже и внешний характер его трактатов.
«Духи ангелов
не от века были телесны, но от века всегда были в дереве вечной жизни эссенции, и от века их образ усматривался в
Деве мудрости…
«После этой жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним началом удалены, а в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого времени она
не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда по окончании этого мира начало это пойдет в эфир, сущность, как было от века, станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся в ее матери все ее
дела.
Ибо
день суда есть
не что иное, как пробуждение уснувшего и уничтожение смерти, которая есть в четырех элементах: ибо покрывало должно сняться, а все снова ожить и зазеленеть, как было от века.
Попытка во что бы то ни стало осилить рационально недомыслимую тайну Божества в мире, сделать ее понятной неизбежно ведет либо к противоречиям, либо же к явному упрощению и снятию проблемы (как в монизме); вот почему непротиворечивой рациональной метафизики, имеющей
дело с предельными проблемами мирового бытия, никогда
не бывало да и быть
не может.
Если можно так выразиться, софийное время есть единый, сложный и слитный, хотя
не сверхвременный, однако надвременный акт: это есть вечное время, можно было бы сказать,
не боясь contradictio in adiecto [Противоречие в определении (лат.).], на самом
деле только кажущейся, поскольку вечность обозначает здесь лишь качество времени, его синтезированность [
Не об этой ли «вечности» говорится в Евангелии: «…и идут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный» (Мф. 25:46).].
И входящие в ее бесформенный призрак и исходящие из него призраки и подобия, усматриваемые по причине ее бесформенности, кажутся оказывающими на нее действие, но на самом
деле не действуют нисколько, будучи бессильны и слабы и
не имея устойчивости; и
не имея ничего такого, они проходят, ее
не разрезая, как через воду, или как если бы посылать образы в так называемое пустое пространство…
Все это сотворено творческим словом Божиим, но уже
не из ничего, а из земли, как постепенное раскрытие ее софийного содержания, ее идейной насыщенности [Св. Григорий Нисский развивает мысль о том, что в творении мира нужно различать два акта, — общее и частное творение, — «в начале» и в течение шести
дней, причем общее творение соответствует созданию в уконемеона-матери бытия, а второе — выявление всего, находившегося в состоянии меональной аморфности.
Врач Эриксимах говорит об Эросе: «На основании медицины, нашего искусства, думается мне, можно видеть, что Эрос имеет власть
не только над душами людей, силою красоты, но силою многого другого и над прочим, как над телами всех животных, так и над произрастающим из земли, словом сказать, над всем существующим (εν πασι τοις ού'σι), что бог этот велик и дивен и имеет влияние над всем (επί παν τείνει) в
делах, как божеских, так и человеческих» (186 а) [Ср.
Понять это
не трудно: ведь неоплатоники боролись за безнадежное
дело, — религия язычества уже была сокрушена крестом, и попытки ее спасти, как бы они ни были философски гениальны, все же являлись порождением духовной реакции и обречены были на неудачу.
Моралисты и философы, аскеты и мистики привыкли презирать чувственность, и самое слово получило ассоциации и привкусы, которые нелегко забываются: для одних она есть греховное, плотское пленение духа, нечто во всяком случае подлежащее преодолению, для других она есть скверная, хотя и неустранимая, примесь, которою загрязняется чистота трансцендентальных или логических схем, необходимый трамплин для мышления, или тот неразложимый осадок, который остается на
дне гносеологической реторты и
не улетучивается ни от каких идеалистических реактивов.
Не могут быть применимы к духовной телесности и формы «трансцендентальной эстетики» [
Раздел «Критики чистого разума» И. Канта, в котором анализируются пространство и время как априорные формы чувственного восприятия.], т. е. временность и пространственность.
Змей
не обещал им стать на самом
деле богами, ибо вещему их сознанию, питавшемуся живым общением с Богом, было ясно, что Бог — един; поэтому он звал их стать «как боги».
IV, 13 (конечно, грех лежит в энергии, а
не сущности, и поэтому
не есть
дело Бога).
Но для этого «зеркала мудрости» совсем нет необходимости быть
не только «Женственностью», но даже и просто «
Девой».
Also ist diese Jungfrau der Weisheit ein Spiegel der Gottheit, darin der Geist Gottes sich selber siebet sowohl alle Wunder der Magiae… und in ihr hat welche der h. Geist Matricem, als durch In ihr hat der h.der Geist Gottes die Formungen der Creaturen erblicket» [Она была обителью Духа Господня, и
не родительницей, но Откровением Господа, непорочной
девой и причиной сущности Божией…
Geist erblicket die Bildniss der Engel, sowohl die Bildniss des Menschen, welche das Verbum Fiat geschaffen hat» [Мудрость Божия есть вечная
Дева,
не женщина, а стремление и чистота беспорочная, и существует она как образ Божий и подобие Троицы; она
не рождает, но в ней заложены величайшие чудеса, которые усматривает Св.
Понятие Jungfrau Sophia резко отличается внеполовым, точнее, полувраждебным характером: вообще вся система Беме отмечена отсутствием эротизма и типической для германства безженностью (которая дошла до апогея в гроссмейстере германской философии Канте). «Die Bildniss ist in Gott eine ewige Jungfrau in der Weisheit Gottes gewesen, nicht eine Frau, auch kein Mann, aber sie ist beides gewesen; wie auch Adam beides war vor seiner Herren, welche bedeitet den irdischen Menschen, darzu tierisch» [Образы Божий, которые принимает вечная
Дева в качестве мудрости Бога,
не есть ни мужчина, ни женщина, но и то и другое; как и Адам был и тем и другим перед своим Господом, чем отличался смертный человек от животного (нем.).] [Ib., Cap.