Неточные совпадения
Но
все это в то же время есть не что иное, как многоликое хлыстовство [Хлыстовство — религиозное мистическое сектантство, возникшее в России в конце XVII —
начале XVIII в.
Т. 1. С. 140).], и, чтобы не подвергнуться очистительной и убийственной карме [Карма — букв.: «деяние», «поступок» — одно из главных понятий индийской философии, обозначающее в самом широком смысле совокупность
всех человеческих поступков и их последствия в его последующих существованиях.] дальнейшего диалектического процесса, на который обречено отвлеченное от всякого содержания или окачествования бытие у Гегеля, надо с самого же
начала спасти его от превращения в ничто определенным что.
Мысль первее нашего разума, «в
начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти мысль уже невозможно — она есть онтологическое определение космического бытия, соответствующее второй божественной ипостаси Логоса: «
вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и
начало, превосходящее совершенно отрешенное от
всего (абсолютное) и для
всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Ибо то, что является неограниченным во
всех направлениях, неограниченно по сущности, силе и действию, сверху и снизу, т. е. с
начала и с конца.
Ибо по существу оно непостижимо, по силе непонятно, по деятельности неограниченно, без
начала сверху и без конца снизу, словом, коротко говоря, во
всех направлениях неограниченно» [De div. nat., lib.
Что касается внутреннего Мысли, то нет никого, кто мог бы понять, что это такое; с тем большим основанием невозможно понять Бесконечное (Ayn-Soph), которое неосязаемо; всякий вопрос и всякое размышление остались бы тщетны, чтобы охватить сущность высшей Мысли, центра
всего, тайны
всех тайн, без
начала и без конца, бесконечное, от которого видят только малую искру света, такую, как острие иглы, и еще эта частица видна лишь благодаря материальной форме, которую она приняла» (Zohar, I, 21 a, de Pauly, I, 129).
Он есть ничто и
все, и есть единственная воля, в которой лежит мир и
все творение, в Нем
все равновечно без
начала в одинаковом равновесии, мере и числе...
Ср. введение Классена к I тому его издания избранных сочинений Беме.],
начинает изложение своих мистических прозрений в своем трактате «О божественной и истинной метафизике» [Цитируется по готовящемуся к печати новому изданию «Пути», которое представляет собой перепечатку (с несущественными изменениями) масонского, Новиковского издания
начала XIX века.] главой (I) «о неоткровенной Вечности», в которой кратко, но достаточно ясно формулирует основные
начала отрицательного богословия, являющиеся для него prius
всего богословствования.
Именно она сотворена сама собой в первообразных причинах, и соответственно она творит сама себя, т. е. она
начинает проявляться в своих теофаниях, желая выступить из потаеннейших углов своей природы, в которых она сама себе еще неизвестна (creatus… a seipso in primordialibus causis, ас per seipsam creat, h. e. in suis theophaniis incipit apparere, ex occultissimis naturae suae sinibus volens emergere, in quibus sibi incognita est), ибо она безгранична, сверхсущностна и сверхприродна и выше
всего, что может и не может мыслиться.
«Мы, христиане, говорим: Бог тройственен (dreifaltig), но един в существе, обычно даже говорится, что бог тройственен в лицах, это плохо понимается неразумными, а отчасти и учеными, ибо Бог не есть лицо кроме как во Христе [Сын же «потому называется лицом, что он есть самостоятельное существо, которое не принадлежит к рождению природы, но есть жизнь и разум природы» (IV, 59, § 68).] (Gott ist keine Person als nur in Christo), но Он есть вечнорождающая сила и царство со
всеми сущностями;
все берет свое
начало от него.
Духовный мир внутри имеет вечное
начало, а внешний временное; каждое имеет свое рождение в себе; но вечноговорящее слово господствует над
всем» (V, 11, § 10).
Он есть
начало и конец
всех вещей, и вне Его нет ничего, а
все, что было, возникло из Отца.
«Внешнее, в четырех вырождениях (Ausgeburten) из элементов, как сущность четырех элементов, начально, конечно и разрушимо; потому
все, что там живет, должно разрушиться, ибо
начало внешнего мира преходяще, ибо оно имеет цель, чтобы обратиться в эфир, а четыре элемента снова в один; тогда открывается Бог, и сила Божия снова зазеленеет, как парадиз в вечном элементе.
«После этой жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним
началом удалены, а в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого времени она не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда по окончании этого мира
начало это пойдет в эфир, сущность, как было от века, станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся в ее матери
все ее дела.
Здесь приличествует лишь благоговейное безмолвие пред непостижной, в недрах Абсолютного совершающейся тайной, и нет ничего более безвкусного, как разные рациональные «дедукции» творения, претензии «гнозиса»,
все равно метафизического или мистического [В чрезмерном «дедуцировании» творения и, следовательно, в рационализме повинен и Вл. Соловьев, следующим образом рассуждающий об этом: «Если бы абсолютное оставалось только самим собою, исключая свое другое, то это другое было бы его отрицанием, а, следовательно, оно само не было бы абсолютным» (Органические
начала цельного знания.
«Для первых и блаженных (
начал) не существует стремления к будущему, потому что они уже суть целое и имеют
все, что может быть нужно для жизни; посему они ничего не ищут, а поэтому и будущее есть для них ничто: не в чем состоять будущему.
Августин, который говорит: «Хотя мир духовный (ангелов) превыше времени, потому что, будучи сотворен прежде
всего, предваряет и сотворение самого времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует вечность самого Творца, от Которого и он чрез сотворение получил свое
начало если не по времени, которого не было еще, то по условию бытия своего.
Безбожной философии, не признающей божественной тайны, приходится или вовсе обойти этот вопрос, как это, в сущности, и делает
вся новая философия, или же маскировать его неразрешимость, т. е. апеллировать к иррациональному, логически не дедуцируемому
началу (Гартман и Шопенгауэр).
С одной стороны, оно есть ничто, небытие, но, с другой — оно же есть основа этого становящегося мира,
начало множественности или метафизическое (а затем и трансцендентальное) место этого мира, и в этом именно смысле Платон и определяет материю как «род пространства (το της χώρας), не принимающий разрушения, дающий место
всему, что имеет рождение» (52 а) [Ср. там же. С. 493.].
Поэтому здесь места нет и отрицательной индивидуальности, зато имеют силу
все principia individuationis в положительном смысле, как самобытные
начала бытия, лучи в спектре софийной плеромы.
Все это сотворено творческим словом Божиим, но уже не из ничего, а из земли, как постепенное раскрытие ее софийного содержания, ее идейной насыщенности [Св. Григорий Нисский развивает мысль о том, что в творении мира нужно различать два акта, — общее и частное творение, — «в
начале» и в течение шести дней, причем общее творение соответствует созданию в уконемеона-матери бытия, а второе — выявление
всего, находившегося в состоянии меональной аморфности.
Эта «земля» есть поэтому как бы космическая София, ее лик в мироздании, женское его
начало, которое имеет силу, по творческому слову «да будет», производить из себя твари, рождать от него [Каббала на своем реалистическом языке так изображет это сотворение земли и
всего, что из нее произошло: Et Celui qui est en haut est le Pere de tout, c'est lui qui tout cree; c'est lui qui a fecondee la terre, qui est devenue grosse et a donne naissance ä des «produits».
Мысль о бестелесности тварей в первоначальном состоянии ясно выражена в
Началах, 1, 7, 4–5 (где говорится, что суета, которой подчинилась тварь, «не что иное, как тела, ибо хотя тело святых и эфирно; но
все же материально»).
Вот почему проблема реальности внешнего мира представляет такой тяжелый крест для идеалистической философии, ибо эта реальность недоказуема мыслительными средствами, она только ощутима чувственностью, и в этом же состоит причина нерасторжимости логического и алогического
начал, столь характерной для
всего бытия.
Если же распоряжающаяся вселенною сила дает знак разложенным стихиям снова соединиться, то как к одному
началу прикрепленные разные верви
все вместе и в одно время следуют за влекомым, — так по причине влечения единою силой души различных стихий при внезапном стечении собственно принадлежащего соплетется тогда душою цепь нашего тела, причем каждая часть будет вновь соплетена, согласно с первоначальным и обычным ей состоянием, и облечена в знакомый ей вид» (Творения св. Григория, еп.
Ничто само в себе, конечно, не может стать актуальным принципом мироздания,
началом всего, — ex nihilo nihil fit, — но оно может ворваться в осуществленное уже мироздание, прослоиться в нем, как хаотизирующая сила, и в таком случае мир получает свой теперешний характер — хаокосмоса.
Актуализация ничто полагает
начало тому множественному, хаотизированному бытию, которое во
всех других отношениях есть небытие.
И
начало, и цель
всего, также и зла, есть благо, ибо ради блага и существует
все, и благое, и ему противоположное.
По определению св. Максима Исповедника, «зло и не было и не будет самостоятельно существующим по собственной природе, ибо оно и не имеет в сущем ровно никакой сущности, или природы, или самостоятельного лика, или силы, или деятельности, и не есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действие, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы естественно созерцалось в чем-либо из сущего, и вовсе не существует во
всем этом по естественному усвоению; оно не есть ни
начало, ни средина, ни конец».
Вечная природа ипостасности вызывает здесь лишь вечную адскую муку, кольцевое движение змеи, ловящей собственный хвост, — магический круг, где
все точки суть одновременно концы и
начала.
Поэтому наречение имен было как бы духовным завершением творения [Даже в Коране, при
всей слабости в нем антропологического
начала, читаем такой рассказ: «Вот Господь твой сказал ангелам...
Напротив, напряженность одного мужского
начала в жизни духа приводит к мятежу против Бога, имеющему первообраз в восстании Денницы, который отрекся от женственной стихии духа, захотел
все иметь от себя, по-мужски, и сделался — дьяволом.
Главное отличие человека от ангелов определяется тем, что ангелы не имеют тела, подобного человеческому, которое содержит в себе
начало плоти
всего мира.
Луч красоты золотит те пылинки, которые пересекают его прихотливый путь, но тем серее и унылее кажется непросветленная жизнь, которую искусство
все равно бессильно преобразить; труженик Сальери невольно
начинает завидовать «праздному гуляке» Моцарту.
Если же он сознательно или бессознательно, но изменяет верховной задаче искусства, — просветлять материю красотой, являя ее в свете Преображения, и
начинает искать опоры в этом мире, тогда и искусство принимает черты хозяйства, хотя и особого, утонченного типа; оно становится художественною магией, в него
все более врывается магизм, — в виде ли преднамеренных оркестровых звучностей, или красочных сочетаний, или словесных созвучий и под.
На самом деле она присуща
всему человечеству и слагается из способности повелевать и повиноваться, из авторитета и лояльности, которые суть лишь два полюса власти, мужское и женское в ней
начало.
А для этого надо, чтобы
начало власти было изжито во
всей глубине, изведано как таковое, познано в его собственной природе.
Даже непримиримость к «звериному»
началу государственности у Л. Н. Толстого, у которого
все положительные идеи облекаются в отрицания, принимают форму «нетовщины», говорит о том же, как и мистическая революционность интеллигенции с ее исканиями невидимого грядущего града [К этому стану в последние годы литературно примкнул и Д. С. Мережковский.