Неточные совпадения
Скинув
всё мокрое и только
начав одеваться, Нехлюдов услыхал быстрые шаги, и в дверь постучались. Нехлюдов узнал и шаги и стук в дверь. Так ходила и стучалась только она.
«188* года февраля 15-го дня я, нижеподписавшийся, по поручению врачебного отделения, за № 638-м, — опять
начал с решительностью, повысив диапазон голоса, как будто желая разогнать сон, удручающий
всех присутствующих, секретарь, — в присутствии помощника врачебного инспектора, сделав исследование внутренностей...
Когда ему предоставлено было слово, он медленно встал, обнаружив
всю свою грациозную фигуру в шитом мундире, и, положив обе руки на конторку, слегка склонив голову, оглядел залу, избегая взглядом подсудимых, и
начал...
— Обстоятельства дела этого следующие, —
начал он и повторил
всё то, что несколько раз уже было сказано и защитниками, и товарищем прокурора, и свидетелями.
Он
всё не покорялся тому чувству раскаяния, которое
начинало говорить в нем.
Третий же вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал на том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, — остальные как будто колебались, но мнение старшины
начинало преобладать, в особенности потому, что
все присяжные устали и охотнее примыкали к тому мнению, которое обещало скорее соединить, а потому и освободить
всех.
Нынче же, удивительное дело,
всё в этом доме было противно ему —
всё,
начиная от швейцара, широкой лестницы, цветов, лакеев, убранства стола до самой Мисси, которая нынче казалась ему непривлекательной и ненатуральной.
— Видно, у них
всё так, — сказала корчемница и, вглядевшись в голову девочки, положила чулок подле себя, притянула к себе девочку между ног и
начала быстрыми пальцами искать ей в голове. — «Зачем вином торгуешь?» А чем же детей кормить? — говорила она, продолжая свое привычное дело.
— Я тебе, Катерина,
всё скажу, —
начала она. — Перво-наперво, должна ты записать: недовольна судом, а после того к прокурору заявить.
Все лежали, некоторые захрапели, только старушка, всегда долго молившаяся,
всё еще клала поклоны перед иконой, а дочь дьячка, как только надзирательница ушла, встала и опять
начала ходить взад и вперед по камере.
Так же трудно показалось нынче утром сказать
всю правду Мисси. Опять нельзя было
начинать говорить, — это было бы оскорбительно. Неизбежно должно было оставаться, как и во многих житейских отношениях, нечто подразумеваемое. Одно он решил нынче утром: он не будет ездить к ним и скажет правду, если спросят его.
Все люди, с которыми она сходилась, — женщины — старались через нее добыть денег, мужчины,
начиная с старого станового и до тюремных надзирателей, — смотрели на нее как на предмет удовольствия.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей,
начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя,
всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же
всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
И никому из присутствующих,
начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно
всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
— Я знаю, что вам трудно простить меня, —
начал Нехлюдов, но опять остановился, чувствуя, что слезы мешают, — но если нельзя уже поправить прошлого, то я теперь сделаю
всё, что могу. Скажите…
В продолжение десяти лет она везде, где бы она ни была,
начиная с Нехлюдова и старика-станового и кончая острожными надзирателями, видела, что
все мужчины нуждаются в ней; она не видела и не замечала тех мужчин, которые не нуждались в ней. И потому
весь мир представлялся ей собранием обуреваемых похотью людей, со
всех сторон стороживших ее и
всеми возможными средствами — обманом, насилием, куплей, хитростью — старающихся овладеть ею.
Меньшов подошел тоже к окну и тотчас же
начал рассказывать, сначала робко поглядывая на смотрителя, потом
всё смелее и смелее; когда же смотритель совсем ушел из камеры в коридор, отдавая там какие-то приказания, он совсем осмелел.
Она глядела во
все глаза на чахоточного вида молодого человека в такой же куртке и хотела что-то сказать, но не могла выговорить от слез: и
начинала и останавливалась.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась с партией народовольцев и работала с ними. Сначала шло
всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили одну выдающуюся личность, захватили бумаги и
начали всех брать.
Когда
все разместились, Нехлюдов сел против них и, облокотившись на стол над бумагой, в которой у него был написан конспект проекта,
начал излагать его.
— Да, да с первыми пароходами из Нижнего, знаю, — сказал Вольф с своей снисходительной улыбкой, всегда
всё знавший вперед, что только
начинали ему говорить. — Как фамилия подсудимой?
Досказав
всю историю и
всю гадость ее и еще с особенным удовольствием историю о том, как украдены разными высокопоставленными людьми деньги, собранные на тот
всё недостраивающийся памятник, мимо которого они проехали сегодня утром, и еще про то, как любовница такого-то нажила миллионы на бирже, и такой-то продал, а такой-то купил жену, адвокат
начал еще новое повествование о мошенничествах и всякого рода преступлениях высших чинов государства, сидевших не в остроге, а на председательских креслах в равных учреждениях.
Он нахмурился и, желая переменить разговор,
начал говорить о Шустовой, содержавшейся в крепости и выпущенной по ее ходатайству. Он поблагодарил за ходатайство перед мужем и хотел сказать о том, как ужасно думать, что женщина эта и
вся семья ее страдали только потому, что никто не напомнил о них, но она не дала ему договорить и сама выразила свое негодование.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что
все эти чиновники,
начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до
всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как бы устранить
всех опасных.
— Не понимаю, а если понимаю, то не согласен. Земля не может не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, —
начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в том, чтобы разделить
всю землю поровну, а что такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки более трудолюбивых и способных.
Taк что коляска должна была дождаться прохождения
всего шествия и тронулась только тогда, когда прогремел последний ломовой с мешками и сидящими на них арестантками, среди которых истерическая женщина, затихшая было, увидав богатую коляску,
начала опять рыдать и взвизгивать.
Делать
всё для масс народа, а не ждать ничего от них; массы составляют объект нашей деятельности, но не могут быть нашими сотрудниками до тех пор, пока они инертны, как теперь, —
начал он, как будто читал лекцию.
— Нет, это не люди, — те, которые могут делать то, что они делают… Нет, вот, говорят, бомбы выдумали и баллоны. Да, подняться на баллоне и посыпать их, как клопов, бомбами, пока выведутся… Да. Потому что… —
начал было он, но,
весь красный, вдруг еще сильнее закашлялся, и кровь хлынула у него изо рта.
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и
всем тем судейским и чиновникам,
начиная от пристава до министра, не было никакого дела до справедливости или блага народа, о которых они говорили, а что
всем нужны были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они делали
всё то, из чего выходит это развращение и страдание.
Устав ходить и думать, он сел на диван перед лампой и машинально открыл данное ему на память англичанином Евангелие, которое он, выбирая то, что было в карманах, бросил на стол. «Говорят, там разрешение
всего», — подумал он и, открыв Евангелие,
начал читать там, где открылось. Матфея гл. XVIII.