Неточные совпадения
Мышление в его самодостоверности есть предмет веры для философии,
мышление для нее достовернее Бога и достовернее мира, ибо и Бог, и
бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются
мышлением.
Нахождение, живое приобщение к Истине явилось бы тем самым и преодолением философии, ибо сама философия проистекает из той расщепленности
бытия, его неистинности, при котором
мышление оказывается обособленной областью духа, — «отвлеченным».
Отсюда заключает Гегель, что и «самое скудное определение непосредственного знания религии… не стоит вне области
мышления… принадлежит мысли» (70) [В прим. 39 (стр. 419) А. Древе справедливо замечает: «Гегель забывает здесь, что
бытие логики обозначает только чистое понятие
бытия, а не самое это
бытие, что утверждение...
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного
бытия:
мышление мышления — само абсолютное, единое в
бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Так как мысль, мыслимость,
мышление составляют, в глазах Гегеля, единственно подлинное
бытие вся же алогическая сторона
бытия, весь его остаток сверх
мышления, представляет собой ряд недоразумений, субъективизм или, как теперь сказали бы, психологизм, то
бытие для Гегеля подменяется и исчерпывается понятием
бытия, а Бог мыслью о Боге.
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического
бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное
бытие не с сознательной стороной
бытия (Bewusst-Sein) или идеальным
бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного
бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного
мышления непосредственно как таковой.
Рассудок оказывается неспособен сделать вполне для себя имманентным
бытие, подчинив его законам своего
мышления, — между ними и
бытием обнаруживается несоответствие, которое и находит свое выражение в антиномиях.
Полная трансцендентность предмета
мышлению делала бы его вполне невозможным как объект
мышления, или окончательно немыслимым; полная же его адекватность
мышлению свидетельствовала бы о полной его имманентности: в божественном разуме, в котором
мышление и
бытие совпадают в едином акте, нет и не может быть антиномий, болезненных разрывов и hiatus'oв [Пропасть, зияние (лат.).], составляющих естественное свойство разума человеческого.
Мы считаем такое понимание весьма односторонним, за него была покарана еще философия Гегеля, притязавшая философски дедуцировать все эмпирическое
бытие и обанкротившаяся на этом притязании (от него был свободен, до известной степени, даже философский отец имманентизма Кант, утверждавший непознаваемую Ding an sich [Вещь в себе (нем.) — термин философии И. Канта.], которая есть не что иное, как объект
мышления, ему неадекватный).
В системе Плотина посредствующую роль между Единым и миром играет νους [Нус (греч. — ум, разум) — одна из основных категорий античной философии, разработанная Анаксагором и последующими философами.], образующий второе и не столь уже чистое единство —
мышления и
бытия, а непосредственным восприемником влияний νους служит Мировая Душа, имеющая высший и низший аспект, и она изливается уже в не имеющую подлинного
бытия, мэоническую (μη δν) и потому злую материю.
Антиномия здесь подменяется диалектическим противоречием: в силу внутренней необходимости, диалектики самого абсолютного, некоей метафизической причинности выявляются последовательные звенья
бытия, и торжествует, таким образом, начало непрерывной закономерности и соответствующей ему непрерывности в
мышлении.
Однако закон непрерывности и непротиворечивости дискурсивного
мышления имеет силу лишь в его собственном русле, а не там, где разум обращается на свои собственные основы, корни мысли и
бытия, причем вскрываются для него непреодолимые, а вместе и неустранимые антиномии, которые все же должны быть им до конца осознаны.
Доступно ли нашему опыту или
мышлению чистое небытие вне всякого положительного отношения к
бытию, т. е. безусловный укон?
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового
бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным
мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Понятий абсолютно антиидейных и внесофийных нет и быть не может, ex nihilo nihil fit [Из ничего не происходит ничего (лат.).], и даже пустейшие и ничтожнейшие или ложные понятия суть паразиты, вырастающие на живом древе идей; но также не может быть и понятий вполне и безусловно софийных, ибо понятия рождаются из дискурсивного
мышления, которое соответствует раздробленному состоянию мира, сотканного из
бытия и небытия, и подлинно софийная идея не есть уже понятие
мышления, но выходит за пределы разума (о чем ниже).
В ней подлинно софийно не это универсальное, логическое, трансцендентальное сознание или
мышление, которое есть лишь провизорное средство выразить мир, его ассимилировать мыслью в данном разрезе
бытия, в образах логических понятий, но именно самая φιλία, эрос [Отождествление «эроса» и «филиа» не вполне правомерно.
Дети в своем
мышлении являются выше или ниже логического разума, но во всяком случае вне его, и тем не менее сам воплотившийся Логос мира указал в них норму совершенного
бытия, «ибо им принадлежит Царствие Божие» [Точнее: «ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф. 19:14).
В нем смертно как раз именно то, что делает его логическим, трансцендентальным, дискурсивным, но, конечно, бессмертен его софийный корень, находящийся в общей связности
мышления —
бытия.
Материя рассматривается здесь, с одной стороны, как безусловное ничто, почти трансцендентное для
мышления, причем всякая попытка положительного ее определения обречена на противоречивость; но вместе с тем ничто это вызвано к бытию-небытию, к быванию, и потому его можно осязать как субстрат отдельных бытийных моментов, более того, как основу множественности, общий фон
бытия [ «материя всякого рождения, как бы кормилица — πάσης εΐναι γενέσεως ύποδοχήν αυτήν οίον τιθήνην»].