Неточные совпадения
Мнимая мораль без религии, может быть, помогает вести добропорядочный образ жизни, поступать правильно, уклоняться от
зла, но только из страха перед наказанием в чувственном
мире, а совсем не из любви к добру, и существует из самой себя (нем.).
В душе человеческой появляется сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «
мира», преодолеть его в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в человеке родится и чувство
зла, вины, греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут быть различны: и природные, и божественные, и демонические (так наз. у отцов церковных «прелесть»); оно может исходить из разных
миров и иерархий, и само по себе «откровение» с выражающим его мифом, понимаемое в смысле формально-гносеологическом, может иметь различное содержание: и доброе и
злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
В системе Плотина посредствующую роль между Единым и
миром играет νους [Нус (греч. — ум, разум) — одна из основных категорий античной философии, разработанная Анаксагором и последующими философами.], образующий второе и не столь уже чистое единство — мышления и бытия, а непосредственным восприемником влияний νους служит Мировая Душа, имеющая высший и низший аспект, и она изливается уже в не имеющую подлинного бытия, мэоническую (μη δν) и потому
злую материю.
Если
мир. возникает только в процессе удаления из абсолютного, его убыли, и лишь в этой убыли и состоит его собственная природа, то, очевидно, миротворящее начало есть прогрессивно возрастающий минус абсолютного, или погружение его во
зло: отсюда получается неизбежный антикосмизм, и самого Плотина лишь эллинский дух да непоследовательность спасали от сатанинского вывода, формулированного Мефистофелем...
Здесь мы непосредственно упираемся в космологическую антиномию, которая представляет собой как бы водораздел: от этого гребня идут в обе стороны скаты — как к пантеистическому монизму, так и к манихейскому дуализму, принимающему, рядом с Богом, противобога, демиурга, самостоятельное (и
злое) начало
мира.
Заблуждение коренится не в ограниченности отдельного ума, которая могла бы компенсироваться гениальностью другого ума, оно имеет источником состояние
мира, который «во
зле лежит».
Важное предчувствие этой истины мы имеем в глубоком учении Плотина о двух материях: о меональной материи нашего во
зле лежащего
мира и о той умопостигаемой материи, которая является субстратом для νους, дает возможность раскрыться его идеям.
Мир, сотворенный из ничего в Начале, т. е. потенциальная и актуализирующаяся софийность, в первозданной своей «доброте» не имеет ничего аншмсофийного, не содержит никакого
зла.
Ибо
зла еще нет в потенциальном ничто, составляющем основу тварного
мира, напротив, оно становится благим, приобщаясь ко благу, из темного ничтожества становясь бытием.
Но эта основа мироздания в себе таила возможность актуализации и вмешательства в судьбы
мира, т. е. греха и
зла.
Таким образом, возможность
зла и греха, как актуализации ничто, была заранее дана в мироздании: благость и любовь, проявившиеся в творении
мира, не остановились и перед тем, чтобы смириться, дав место бунтующему, хаотическому ничто, которое возможность самоутверждения получает лишь благодаря всему, как тьма и тень получают свое бытие только от света, хотя и стремятся с ним соперничать.
И уже само это бытие — небытие, как общее состояние мироздания, есть метафизический грех, о котором сказано:
мир во
зле лежит.
Зло может мыслиться лишь попущенным или вкравшимся в мироздание, как его частное самоопределение, именно как недолжное актуализирование того ничто, из которого сотворен
мир.
Если же говорят, что материя нужна для восполнения всего
мира, то как же материя есть
зло?., и как могла бы она, будучи
злом, порождать и питать природу»?***
Другими словами, первородный грех принес с собой не субстанциальную, но лишь функциональную порчу
мира, «
мир во
зле лежит» [1 Ин. 5:19; цитируется неточно.], но не есть
зло, оно есть его состояние, а не естество.
Это вполне очевидно, если мы сопоставим крайние полюсы: напр, натурализм разных оттенков, который воообще слеп к
злу в
мире и видит в нем случайность, недоразумение или заблуждение (таков же и новейший гуманизм с его теориями прогресса: социализмом, анархизмом, позитивизмом [О «Теориях прогресса» см. статью С. Н. Булгакова «Основные проблемы теории прогресса» в его книге «От марксизма к идеализму» (СПб., 1903).]), и антикосмизм, который слеп к добру в
мире и видит в нем только
злую майю (буддийский аскетизм, философский пессимизм).
(Мы имеем лишь определенное указание Церкви, что до конца
мира, в этом зоне,
злые духи будут упорствовать в своей злобе.)
Адам и Ева, ощутившие друг друга как муж и жена, двое в одну плоть, находились в состоянии гармонии и девственности. Они были свободны от
злой и жгучей похоти, были как женатые дети, которых соединение являлось бы данью чистой чувственности, освящаемой их духовным союзом. Они, будучи мужем и женой, по крайней мере в предназначении, не становились от этого самцом и самкою, которых Адам видел в животном
мире: «и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (2:25).
Сила
зла должна была направить свой упор именно против целомудрия, чтобы, развратив и исказив
мир, нарушить его меру и гармонию.
Этот замысел мог появиться у такого тварного существа, которое, принадлежа к тварному
миру, по собственному опыту знало силу небытия, ибо ее актуализировало в себе как
зло слепым бунтовщическим актом.
Свой приговор Господь начал со змея, причем первая его часть (3:14) относится к животному, осквернившему себя наитием
зла, вторая же к змею духовному, дьяволу, которому все-таки не удалось изменить предназначение Божье о человеке и
мире: женственность, только что павшая в лице Евы, восстанет из своего падения в лице Той, Кто воспевается как «падшего Адама восстание и слез Евиных избавление».
Ибо хотя «князь
мира сего» посрамлен, и власть его надломлена, но он еще владеет
миром; «ветхий Адам» в недрах своего существа уже замещен «новым», но он еще живет в нас; смерть, «последний враг», уже побеждена светом Христова Воскресения, но она по-прежнему еще косит жатву жизни; тварь все еще стенает, ожидая своего избавления, и весь
мир томится и страждет от смешения и противоборства добра и
зла.
В действительности таким образом накопляется только
зло, добро же осуществляется в
мире лишь свободным подвигом.
Искусство обладает даром видеть
мир так, что
зло и уродство исчезают, растворяются в гармоническом аккорде.
Ему хочется, чтобы тот свет Фаворский, рассеянные лучи которого он уловляет в фокусе своего творчества, просиял во всем
мире и явил свою космоургическую силу в спасении
мира от «
мира сего» с его безобразием и
злом.
Если Слово Божие и говорит о «вечных мучениях», наряду с «вечной жизнью», то, конечно, не для того, чтобы приравнять ту и другую «вечность», — райского блаженства, как прямого предначертания Божия, положительно обоснованного в природе
мира, и адских мук, порождения силы
зла, небытия, субъективности, тварной свободы.
В
мире, где свет и тьма, добро и
зло, бытие и небытие находятся в смешении, можно понять, почему голубизне неба легко иногда предпочесть подземную щель крота или солнечному свету тьму подземелья, ибо и им присуще бытие, а следовательно, и нечто положительное, единственное, неповторяемое.
Он есть порождение тварной свободы, и она могла бы вовсе не допустить
зла в
мире, а следовательно, и ада.
Неточные совпадения
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на красную шею затянутого в мундире князя, мимо которых ему надо было пройти. — Справедливо сказано, что всё в
мире есть
зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Он мог бы чувства обнаружить, // А не щетиниться, как зверь; // Он должен был обезоружить // Младое сердце. «Но теперь // Уж поздно; время улетело… // К тому ж — он мыслит — в это дело // Вмешался старый дуэлист; // Он
зол, он сплетник, он речист… // Конечно, быть должно презренье // Ценой его забавных слов, // Но шепот, хохотня глупцов…» // И вот общественное мненье! // Пружина чести, наш кумир! // И вот на чем вертится
мир!
— В нашей воле отойти ото
зла и творить благо. Среди хаотических мыслей Льва Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных дел
мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
«Одиночество. Один во всем
мире. Затискан в какое-то идиотское логовище. Один в
мире образно и линейно оформленных ощущений моих, в
мире злой игры мысли моей. Леонид Андреев — прав: быть может, мысль — болезнь материи…»
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда
мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге, добре и
зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…