Неточные совпадения
Современному философу, изощренному в «трансцендентальном методе», должен
быть понятен
смысл этого вопроса, который, как ни странно, доселе, однако, почти не ставился в трансцендентализме.
Самый факт науки предшествует анализу и дает для него материал (критика приходит всегда post factum [После свершившегося факта, задним числом (лат.).]), но она стремится удалить из этого факта то, что в нем
есть фактичного, генетического, психологического, и выделить из него то, что образует в нем познавательную схему, значимость,
смысл; другими словами, критика рассматривает факт лишь как место категорий или частный случай категориального синтеза.
Для того чтобы правомерно поставить этот вопрос в трансцендентальном
смысле, не нужно еще предрешать вопроса о характере религии и данном ее содержании; достаточно лишь того, чтобы можно
было и относительно религии поставить то же самое если, какое подразумевается относительно науки, этики, эстетики: если. она
есть.
Религия вне морального ее трактования кажется ему идолопоклонством — Abgötterei [«Идолопоклонство в практическом
смысле — это все еще та религия, которая мыслит высшее существо со свойствами, по которым и нечто другое, а не моральность сама по себе может
быть подходящим условием для того, чтобы сообразоваться с его волей во всем, что в состоянии делать человек» (там же С. 497).].
Религия
есть психологизм в том только
смысле, что она представляет совокупность фактов психологической жизни, осуществляющихся в конкретной индивидуальной психике.
Но в этом
смысле в психологизме могут считаться повинны решительно все деятельности духа: разве познание не
есть также факт душевной жизни, разве мораль не имеет своей психологии (более придирчивые критики и рассматривают мораль лишь как психологический факт)?
В этом
смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог
есть, т. е. что над миром имманентным, данным, эмпирическим существует мир иной, трансцендентный, божественный, который становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
Таким образом, буддизм
есть атеизм не в том
смысле, чтобы он отрицал бога, т. е. предмет религиозного отношения, но только в том, что он ничто, и privativum, делает богом.
То, что постигается здесь, трансцендентно лишь гносеологически, т. е. в силу ограниченности нашей, а не по сущности (как тригонометрия является нам трансцендентной, пока мы ей не научились или, вернее, пока она в нашем сознании еще не пробуждена: имманентный характер математического познания в этом
смысле с такой силой
был указан еще Платоном в его «Федоне»).
На пути оккультного познания, как и всякого познания вообще, при постоянном и бесконечном углублении в область божественного, в мире нельзя, однако, встретить Бога, в этом познании
есть бесконечность — в религиозном
смысле дурная, т. е. уводящая от Бога, ибо к Нему не приближающая.
Они
будут правы в своем упреке, если только и сами не
будут забывать, что в этих понятиях и для них самих не содержится никакого определенного
смысла, — он вкладывается только данной философемой; другими словами, проблема трансцендентного (и соотносительного с ним имманентного) представляет собой последнюю и наиболее обобщающую проблему философии и, следовательно, уже включает в себя всю систему.
Трансцендентное в самом общем
смысле, т. е. превышающее всякую меру человеческого опыта, сознания и бытия, вообще «этого мира», дано в первичном религиозном переживании, поскольку в нем содержится чувство Бога, — это
есть основная музыка религии.
Путь религиозный в этом
смысле необходимо
есть путь чуда и благодати.
С. 16–18.] включает в себя все, весь мир, Он
есть и He-мир, причем, однако, это He-я отнюдь не полагается нашим собственным я, как у Фихте, и не
есть в этом
смысле некое под-я, но
есть абсолютное и подлинное He-я, т. е. сверх-я, выше-я.
И миропознание —
будет ли это естествознание (в широчайшем, всеобъемлющем
смысле слова) или «духовное знание» при свете веры в Бога получает совсем новое значение.
Вера в этом
смысле есть антиципация [Антиципация (от лат. anticipo-предвосхищаю) — в самом общем
смысле слова означает способность предвосхищения (чаще всего какого-либо события).] знания: credo ut intelligam [Верю, чтобы понимать (лат.) — изречение, предписываемое Ансельму Кентерберийскому (1033–1109).], хотя сейчас и не опирающаяся на достаточное основание: credo quia absurdum [Верю, ибо это нелепо (лат.) — слова, предписываемые Тертуллиану.].
Наконец, вере может
быть доступно даже настоящее, поскольку дело идет о неизвестных рассудку его законах [Во II главе Послания к Евреям вере дано истолкование и в том и в другом
смысле: «верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (ст. 3); дальнейшее содержание главы говорит о вере как основе не мотивированных разумом и оправдываемых только верою поступков (см. всю эту главу).].
Она и сама в этом
смысле есть, до известной степени, выражение греховного отпадения мира от Бога, ущербленного богосознания.
В этом
смысле религия
есть в высшей степени личное дело, а потому она
есть непрестанное творчество.
Тайна и
есть трансцендентное, она может приоткрываться лишь в меру вхождения трансцендентного в имманентное, актом самообнаружения, откровения трансцендентного [В этом
смысле дается определение веры у св. Максима Исповедника (Diversa capita ad theologiam et oeconomiam spectantia, centena II, 12–13, Migne, patr. curs. compl., ser. gr.
Значение веры в этом
смысле выдвинуто
было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью веры не только бытие божественного мира, но и эмпирического, и таким образом профанировал или, так сказать, секуляризировал понятие веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
Если логика, по известному выражению «Wissenschaft der Logik»,
есть «die Wahrheit wie sie ohne Hüllen, an und für sich selbst ist» и в этом
смысле «die Darstellung Gottes ist, wie er in seinem ewigen Wesen vor der Erschaffung der Natur und eines endlichen Geistes ist» [Wissenschaft der Logik.
Панлогизм Гегеля может
быть понят только в том
смысле, что для него познание — миро-и самопознание,
есть вместе с тем и богопознание.
Добро — от Бога, Он
есть источник Добра, но Бог не
есть Добро, если понимать его в ограничивающем и исключительном
смысле, — Бог выше Добра и в этом
смысле остается свободен и от Добра.
Но что получается, если перевернуть отношение между религией и моралью вверх ногами и провозгласить, что Добро (в этическом
смысле) и
есть Бог, иначе говоря, что религия исчерпывается этикой?
Любовь не
есть «терпимость». Разве это не Учитель любви говорил: горе вам, книжники, фарисеи, лицемеры, порождения ехидны, гробы повапленные [Мф. 23:13–16, 25–27, 33.], — все эти гневные и беспощадные, именно в своей правде беспощадные, слова? Разве это терпимость в нашем кисло-сладком, плюралистическом
смысле? Ведь это же «буйство», «фанатизм», на взгляд проповедников терпимости… Боже, пошли же нам ревнивую нетерпимость в служении святой правде Твоей!
Потому здесь не имеет решающего значения и количественный критерий: едва ли хоть один вселенский собор
был действительно вселенским в том
смысле, чтобы на нем
были представители всех поместных церквей, и наоборот, собор, имевший внешние признаки вселенского, мог оказаться «разбойничьим» и еретическим (Ефесский [На Эфесском соборе 449 г. под председательством александрийского епископа Диоскора
было осуждено учение папы Льва I о двух природах в одном лице («дифизитство») и отлучен константинопольский епископ Флавиан.
В этом
смысле догмат
есть интегральная часть религии.
В первом
смысле догмат
есть формула, кристаллизующая в образах или понятиях религиозное суждение.
Он
есть нечто «благодатное» (беря понятие благодать в общем и формальном
смысле).
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут
быть различны: и природные, и божественные, и демонические (так наз. у отцов церковных «прелесть»); оно может исходить из разных миров и иерархий, и само по себе «откровение» с выражающим его мифом, понимаемое в
смысле формально-гносеологическом, может иметь различное содержание: и доброе и злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
Так, символ в рационалистическом применении берется как условный знак, аббревиатура понятия, иногда целой совокупности понятий, конструктивная схема, логический чертеж; он
есть условность условностей и в этом
смысле нечто не сущее; он прагматичен в своем возникновении и призрачен вне своего прагматизма; он возникает по определенному поводу, цепляется за вещи лишь в предуказанных точках, его реализм частичен, акцидентален.
гии: хотя религия стремится иметь Бога как «всяческая во всех», слить трансцендентное и имманентное воедино и тем преодолеть их взаимную полярность, но она и возникает именно из этой напряженности и существует только ею и вместе с нею, и в этом
смысле религия
есть некоторое переходное состояние — она сама стремится себя преодолеть, сама ощущает себя «ветхим заветом».
Когда Бог станет «всяческая во всех», не
будет религии в нашем
смысле, станет не нужно уже воссоединять (religare) разъединенного, не
будет и особого культа, ибо вся жизнь явится богодейственным богослужением.
Троице
суть совсем не три в
смысле счета: раз, два, три или один — один — один, или один — два).
Стремление разума к единству, его «архитектонический» стиль, «схоластические» наклонности (ведь схоластика
есть в известном
смысле добродетель разума, его добросовестность, — разум и должен
быть схоластичен) ведут к тому, что этой догматической массе придается та или иная, большей частью внешняя, из потребностей педагогических возникающая система: таким образом получается то, что представляют собой «догматические богословия», «системы догматики», «summae theologiae» [«Сумма теологии» — главный трактат Фомы Аквинского, в котором излагаются основы католической теологии.
Но они забывают, что если в известном
смысле и верно это изречение, то справедливо и обратное: неизреченное не
есть мысль, а потому не может стать истиной и отрицанием лжи.
Все делается предметом мысли, и в этом
смысле все
есть мысль, все
есть слово, имеет печать ипостаси Логоса.
Поэтому догмат, входя в мышление, является ему иноприродным и в этом
смысле трансцендентным дискурсивному мышлению, не
есть его вывод и порождение.
Чем более человек заставляет в разумном мышлении действовать за себя самое дело, отказывается от своей обособленности, относится к себе как к всеобщему сознанию, его разум не ищет своего в
смысле особного, и тем менее может он впасть в это противоречие, ибо он, разум, и
есть самое дело, дух, божественный дух» (17) [Ср. там же.
В этом
смысле понимается и идея «откровения» и «откровенной» религии: «откровенная (geoffenbarte) религия
есть очевидная (offenbare), ибо в ней Бог стал вполне очевидным.
Но так как бытие, по определению «Логики»,
есть «всеобщность в пустом и абстрактнейшем
смысле, чистое отношение к себе без всякой реакции внутри и снаружи» (70) [Ср. там же.
Карпов: ч. III, 341, прим.), именно диалектики понятия единого, το εν, которое в одном
смысле является совершенно трансцендентным бытию и
есть в этом
смысле ничто, напротив, в другом
смысле оно содержит в себе все и принимает в себя все разнообразие форм.
Мир идей у Платона образует самостоятельную софийную фотосферу, одновременно и закрывающую и открывающую то, что за и над этой сферой — само Божество; идеи у Платона остаются в неустроенной и неорганизованной множественности, так что и относительно верховной идеи блага, идеи идей, не устранена двусмысленность,
есть ли она Идея в собственном и единственном
смысле или же одна из многих идей, хотя бы и наивысшая (особое место в этом вопросе занимает, конечно, только «Тимей» с его учением о Демиурге [«Демиург» по-греч. означает «мастер», «ремесленник», «строитель»; у Платона — «Творец», «Бог».
«Это чудо
есть единое, которое
есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его природа такова, что она
есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом
смысле есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может
быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном
смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не
есть даже и монада в строгом
смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Все его исторические суждения имеют свой надлежащий
смысл только по отношению к такому же суждению Евномия относительно полной постижимости сущности Божией; безотносительно же к этому суждению, они должны
быть приняты с большим ограничением».
Идя этим путем, мы неизбежно приходим к апофатическому определению, что на языке сущего Божество
есть «подлинное ничто» [Св. Максим комментирует понятие αυτό το ουδέν: «Что Бог
есть ничто (ουδέν), надо понимать в том
смысле, что Он ничто (μηδέν) из существующего, ибо выше всего виновник всего, почему богословы говорят, что Бог везде и нигде.
Бог не
есть сущность (субстанция — ουσία), как разумеется она просто или в том
смысле, что она
есть и начало; и не
есть потенция, как разумеется потенция просто или в том
смысле, чтобы
быть посредствующей (срединой, μεσάτης); и не
есть энергия, как разумеется она просто или в том
смысле, что она
есть цель преднамечаемого сообразно потенции и вытекающего из сущности движения.
Хотя в то же время она
есть причина всего, и все существует от нее и ради нее, и сама она, существуя раньше всего и просто и неограниченно (απλώς και απεριορίστως), преднаметила в себе все, она должна именоваться во всем (εκ πάντων), однако не в собственном
смысле» (κυρίως) [Gregorii Palamae dialogue qui inscribitur Theophanes Sive de divinitatis et rerum divinarum communicabilitate et incommunicabilitate.