Неточные совпадения
Однако именно
то, что может раскрываться
во времени, существует от
вечности, а Шеллинг, вместо этого само время, т. е. мировой процесс, вводит в недра Божества, Его им определяет.
Разрушительная сила временности, тленность, может не только получать развитие, но и преодолеваться
во времени, сводясь к потенциальности, и тогда время становится
тем, чем его считал Платон (в «Тимее»), а именно «некоторым подвижным образом
вечности», «είκών δ'επινοεΐ κινητόν τίνα αιώνος νοιήσαι» (37 d) [Ср. перевод С. С. Аверинцева: «движущееся подобие
вечности» (Платон.
Вертикальные сечения времени проникают в
вечность, поэтому-то ничто из
того, что только однажды мелькнуло
во времени, не может уже исчезнуть, обратиться в небытие, ибо имеет какую-то проекцию в
вечность, есть сама она в одном из бесчисленных ликов своих.
Августина, именно о
том, что делал Бог до творения мира,
тем самым расширяется в более общий вопрос об отношении Творца к творению или о реальном присутствии Его
во времени, о самоуничижении Тчорца чрез вхождение
во временность и как бы совлечение с себя
вечности.
В этой свободе твари, опирающейся на тварное ничто, божественные начала бытия существуют не в силе и славе своей, не в лике
вечности, в которой они не ведают развития и восполнения, ибо не нуждаются в них, но
во временном становлении, как
тема и вместе задача мирового процесса, его данностъ-заданностъ, что дает наиболее точную формулу для определения и тварной свободы, и тварного творчества.
Эта свобода должна мыслиться со всею реальностью, как и время: если
во времени каждый его момент есть окно в
вечность, как бы ее точка,
то и в становлении чрез свободу мы имеем реальное касание
вечности, рождение для нее.
В
вечности все есть, не предопределяемое
во времени, но определяемое бытийным естеством, одинаково как при сотворении мира, так и после него («их же предуведе,
тех и предустави» […
Насколько нельзя допустить в
вечности или абсолютном какого бы
то ни было процесса, протекающего
во времени, нового становления и возникновения, настолько же невозможно говорить и о теогоническом процессе, ибо в Боге все предвечно сверх — есть, и в отношении к твари и для твари возможна лишь теофания.
Неточные совпадения
Послушай, я забылся сном // Вчера в темнице. Слышу вдруг // Я приближающийся звук, // Знакомый, милый разговор, // И будто вижу ясный взор… // И, пробудясь
во тьме, скорей // Ищу
тех звуков,
тех очей… // Увы! они в груди моей! // Они на сердце, как печать, // Чтоб я не смел их забывать, // И жгут его, и вновь живят… // Они мой рай, они мой ад! // Для вспоминания об них // Жизнь — ничего, а
вечность — миг!
Но если только есть бог над нами и
вечность перед нами,
то изменяется всё. Мы прозреваем добро в зле, свет
во мраке, и надежда прогоняет отчаяние.
В этом гармоническом чувствовании мирового ритма, в этом признании божественной сущности судьбы коренится
та любовь к року, — amor fati, — о которой в позднейших своих работах с таким восторгом говорит Ницше: «Моя формула для величия человека есть amor fati: не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни
во всю
вечность. Не только переносить необходимость, но и не скрывать ее, — любить ее… Являешься необходимым, являешься частицею рока, принадлежащим к целому, существуешь в целом»…
Живая жизнь борется в нем с холодною
вечностью, брезгливо отрицающею жизнь. Андрей смотрит на сидящую у его постели Наташу. «Неужели только за
тем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?» И сейчас же вслед за этим думает: «Неужели мне открылась истина жизни только для
того, чтобы я жил
во лжи? Я люблю ее (Наташу) больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?»
Эта духовная память напоминает человеку, поглощенному своим историческим временем, что в прошлом были великие творческие движения духа и что они должны наследовать
вечность, они напоминают также о
том, что в прошлом жили конкретные существа, живые личности, с которыми
во времени экзистенциальном у нас должна существовать связь не меньшая, чем с живыми.