Неточные совпадения
Не должны
быть закрываемы пути этого творчества, и, однако, должно
быть аскетически блюдомо послушание
веры, святоотеческое православие.
«Мне шел 24‑й год, но уже почти десять лет в душе моей подорвана
была вера, и, после бурных кризисов и сомнений, в ней воцарилась религиозная пустота.
И то, что загорелось в душе впервые со дней Кавказа, все становилось властнее и ярче, а главное — определеннее: мне нужна
была не «философская» идея Божества, а живая
вера в Бога, во Христа и Церковь.
Поэтому религиозное мироощущение неизменно сопровождается известным разочарованием в этом мире, пессимизмом в отношении к данному его состоянию, тем, что иногда зовется «мировой скорбью», но в то же время пессимизм этот
есть только тень, которую бросает свет радостной
веры, сулящей победу над миром, подающей надежду на освобождение и спасение.
Для религиозного самоощущения решающим остается одно: прикосновение Божества,
вера, «яко
есть» [На значение пессимизма и потребности искупления указывают с особой настойчивостью философы пессимизма Гартман и Древе.
Если бы люди
веры стали рассказывать о себе, что они видели и узнавали с последней достоверностью, то образовалась бы гора, под которой
был бы погребен и скрыт от глаз холм скептического рационализма. Скептицизм не может
быть до конца убежден, ибо сомнение
есть его стихия, он может
быть только уничтожен, уничтожить же его властен Бог Своим явлением, и не нам определять пути Его или объяснять, почему и когда Он открывается. Но знаем достоверно, что может Он это сделать и делает…
Доказательства бытия Божия вообще уже самым появлением своим свидетельствуют о наступлении кризиса в религиозном сознании, когда по тем либо иным причинам иссякают или затягиваются песком источники религиозного вдохновения, непосредственно сознающего себя и откровением, но та
вера, которая призывается сказать горе: «двинься в море» [«Иисус же сказал им в ответ:…если
будете иметь
веру и не усомнитесь… то… если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, —
будет» (Мф. 21:21).], не имеет, кажется, ровно никакого отношения к доказательствам.
Нет ничего в
вере, чего бы не
было раньше в ощущении (лат.) — парафраз известной формулы сенсуалистов: «Нет ничего в сознании… etc.». (под последним Мюллер разумеет опытный характер религии, хотя, конечно, этот опыт и отличается от чувственного).].
И миропознание —
будет ли это естествознание (в широчайшем, всеобъемлющем смысле слова) или «духовное знание» при свете
веры в Бога получает совсем новое значение.
Чтобы оценить значение
веры, нужно прежде всего принять, что
вера хотя и не подчиняется категориям логического, дискурсивного познания, однако тем самым еще не низводится на степень субъективного верования, вкуса или прихоти, ибо такое истолкование противоречит самому существу
веры: это
была бы неверующая
вера.
Вера, на которой утверждается религия, не может ограничиваться субъективным настроением, «Богом в душе», она утверждает, что Бог
есть, как трансцендентное,
есть вне меня и лишь потому
есть во мне [Понятие «
есть» в применении к Богу употребляется здесь только в предварительном и условном значении, в противопоставлении субъективизму.
Вера с объективной стороны
есть откровение, в своем содержании столь же мало зависящее от субъективного настроения, как и знание, и, подобно последнему, лишь искажается субъективизмом [«
Вера всегда
есть следствие откровения, опознанного за откровение; она
есть созерцание факта невидимого в факте видимом;
вера не то что верование или убеждение логическое, основанное на выводах, а гораздо более.
Но не
есть ли, слышится голос скептицизма, эта объективность
веры — иллюзия, галлюцинация, психологизм?
Такое положение
было бы нестерпимо и совершенно раскалывало и обессиливала бы наше сознание, если бы
вера и рассудок имели одну и ту же задачу, один и тот же предмет.
Вера же, по определению апостола Павла,
есть «уверенность в невидимом как видимом, ожидаемом и уповаемом как настоящем».
То, чего нет и не может
быть дано для рассудочного знания, то может знать
вера, оно ей доступно.
Вера поэтому не враждует с знанием, напротив, сплошь и рядом сливается с ним, переходит в него: хотя она
есть «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» (Евр. 11:1), но уповаемое становится, наконец, действительностью, невидимое видимым.
Вера в этом смысле
есть антиципация [Антиципация (от лат. anticipo-предвосхищаю) — в самом общем смысле слова означает способность предвосхищения (чаще всего какого-либо события).] знания: credo ut intelligam [Верю, чтобы понимать (лат.) — изречение, предписываемое Ансельму Кентерберийскому (1033–1109).], хотя сейчас и не опирающаяся на достаточное основание: credo quia absurdum [Верю, ибо это нелепо (лат.) — слова, предписываемые Тертуллиану.].
На этом основании можно и должно научаться
вере, и правая
вера, правые догматы, «православие»,
есть и задача для религиозной жизни, а не одна только эмпирическая ее данность.
Наконец,
вере может
быть доступно даже настоящее, поскольку дело идет о неизвестных рассудку его законах [Во II главе Послания к Евреям
вере дано истолкование и в том и в другом смысле: «
верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (ст. 3); дальнейшее содержание главы говорит о
вере как основе не мотивированных разумом и оправдываемых только
верою поступков (см. всю эту главу).].
Такое состояние современного человечества, конечно, имеет свои духовные причины, но благодаря ему теперь трудно
быть понятым и даже просто выслушанным в вопросе о
вере.
И это объективное содержание
веры имеет для верующего полную достоверность,
есть его религиозное знание, полученное, однако, путем откровения.
Тайна и
есть трансцендентное, она может приоткрываться лишь в меру вхождения трансцендентного в имманентное, актом самообнаружения, откровения трансцендентного [В этом смысле дается определение
веры у св. Максима Исповедника (Diversa capita ad theologiam et oeconomiam spectantia, centena II, 12–13, Migne, patr. curs. compl., ser. gr.
Знание строго монистично, — в его пределах, которые
суть в то же время и пределы имманентного, гносеологически нет места
вере, она не имеет здесь себе онтологического основания.
Значение
веры в этом смысле выдвинуто
было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью
веры не только бытие божественного мира, но и эмпирического, и таким образом профанировал или, так сказать, секуляризировал понятие
веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
Между тем, строго говоря, между религиозной
верой и «мистическим эмпиризмом» столь же мало общего, как и вообще между
верой и познанием, в составе коего интуиция
есть, действительно, совершенно неустранимый элемент.
Для рассудка («чистого разума») такое удостоверение, может
быть, и является «мистическим» и установляется «
верою», но это показывает только всю условность и недостаточность отвлеченно-рассудочного понимания познания, ибо корень познания жизненно-прагматический, и понятие эмпирии должно уже наперед включать в себя признак действенности, ощупывающей вещи и отличающей идеальности от реальностей (кантовские «талеры» в воображении или в кошельке) [Имеется в виду рассуждение И. Канта в «Критике чистого разума» (Кант И. Соч · · В 6 т. М., 1964.
Моя
вера не
есть пассивное восприятие, но активное выхождение из себя, совлечение с себя тяжести этого мира.
Вот почему, вообще говоря, так трудно определить момент уверования или утраты
веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается,
есть единый растянутый во времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути
веры [Отсюда следует, между прочим, в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с миром, «списания», но не «спасенности».].
Оккультизм
есть лишь особая область знания, качественно отличающегося от
веры [Для примера вот одно из многих суждений этого рода: «Тайное знание» подчиняется тем же законам, как и всякое человеческое знание.
Здесь стирается характерное различие между
верою и знанием: соблазн оккультизма заключается именно в полном преодолении
веры знанием (eritis sicut dei seientes bonum et malum [
Будете, как боги, знать добро и зло (лат.).
Герои
веры, религиозные подвижники и святые, обладали различными познавательными способностями, иногда же и со всем не
были одарены в этом отношении, и, однако, это не мешало их чистому сердцу зреть Бога, ибо путь
веры, религиозного ведения, лежит поверх пути знания [Вот какими чертами описывается религиозное ведение у одного из светильников
веры.
Отсюда и такое исповедание
веры, которое, собственно говоря,
есть чистый атеизм, эмоционально окрашенный религиозностью, — под этим исповеданием легко могут подписаться и Геккель, и Оствальд, и «союз монистов» [«Союз монистов»
был основан в 1906 г. Э. Геккелем; «Союз» ставил своей целью борьбу с религией и пропаганду материализма.
Однако сколько бы ни
были они далеки в теоретической философии, в понимании природы
веры они сближаются.
Это признание для теоретического разума может
быть названо гипотезой, а по отношению к пониманию объекта, данного нам путем морального закона (высшего блага), значит по отношению к потребности в практическом направлении,
верой и притом
верой чистого разума, ибо только чистый разум (как в его теоретическом, так и в практическом применении)
есть тот источник, откуда оно возникает» (Кант. Критика практического разума, пер.
Каково бы ни
было наше суждение о
вере по существу, но в себе содержание
веры именно таково: вне ощущения реальности и объективности переживаемого нет места
вере.
Вера содержит в себе опознание не только того, что трансцендентное
есть, но и что оно
есть; она не может ограничиться голым экзистенциальным суждением, а включает и некоторое содержание: к ЕСИ всегда присоединяется некоторый, хотя бы и минимального содержания, предикат, или к подлежащему — сказуемое.
Другими словами, акт
веры приносит с собой и оставляет за собой, как свой след в сознании, индивидуальном и коллективном, суждение не только экзистенциальное, но и содержательное, — впрочем, чисто экзистенциальное суждение без всякой содержательности
было бы даже невозможно, ибо
было бы бессубъектно.
Вера не абстрактна, но конкретна: это значит, что
вера необходимо родит догмат того или иного содержания, или же, наоборот, догмат
есть формула того, что опознается
верою как трансцендентное бытие.
Да
вера и
есть любовь, ибо истину нельзя познавать, не любя ее: она открывается только любви.
Поскольку содержанию
веры свойственно качество объективности, постольку оно получает и атрибут универсальности и всечеловечности — кафоличности [«Кафолический, — по определению П. А. Флоренского, —
есть всеединый» (Флоренский П. А. Понятие церкви в Священном Писании
Богословские труды.
Эту универсальную природу религии часто не понимают социологи, которые полагают, что человечество социализируется политическим, правовым, хозяйственным общением, и не замечают при этом, что ранее, чем возникают все эти частные соединения, для того чтобы они стали возможны, человечество уже должно
быть скреплено и цементировано религией, и если народность
есть естественная основа государства и хозяйства, то самая народность
есть прежде всего именно
вера.
Двоякою природой религиозной
веры — с одной стороны, ее интимно-индивидуальным характером, в силу которого она может
быть пережита лишь в глубочайших недрах личного опыта, и, с другой стороны, пламенным ее стремлением к сверхличной кафоличности — установляется двойственное отношение и к религиозной эмпирии, к исторически-конкретным формам религиозности.
Мы уже достаточно говорили о том, что божественный мир не может
быть предметом дискурсивного знания и постигается только
верой.
И тем не менее даже и в этом учении Канта об идеях как имманентных проекциях Ding an sich заключается драгоценное зерно теории мифотворчества: Ding an sich, трансцендентная теоретическому познанию, все же познаваема, и притом своим особым путем, отличным от имманентно-опытного; кантовские постулаты практического разума, его «разумная»
вера,
есть также не что иное, как мифотворчество.
Но единственный в своем роде пример такого соединения ноуменального и исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся Бог — Слово, Он же
есть вместе с тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате человек Иисус: история становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами
веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения.
Вообще, миф завладевает всеми искусствами для своей реализации, так что писаное слово, книга,
есть в действительности лишь одно из многих средств для выражения содержания
веры (и здесь выясняется религиозная ограниченность протестантизма, который во всем церковном предании признает только книгу, хочет
быть «Buch-Religion» [Книжная религия (нем.).]).
[Имеется в виду многовековой спор ариан, противопоставлявших принцип «подобносущности» Бога-Отца и Бога-Сына принципу «единосущности», который
был провозглашен в Никейском символе
веры.
Другие отвергают догмат во имя религиозного целомудрия: им кажется, что выраженная в догматической формуле
вера не
есть уже
вера, как и «мысль изреченная
есть ложь» [Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева «Silentium!» (1830) (Тютчев Ф. И. Соч...
Мышление в его самодостоверности
есть предмет
веры для философии, мышление для нее достовернее Бога и достовернее мира, ибо и Бог, и бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются мышлением.