Неточные совпадения
Впрочем,
на пути точного трансцендентального анализа здесь и нет выбора — в религии неизбежно приходится иметь
дело с этой сопряженностью противоположных логических полюсов, их взаимоотталкиванием и постоянным притяжением: в категориях религии трансиендентно-имманентное
есть основное формальное понятие, в котором осознается связь с божеством.
И в этот вечер благодатного
дня, а еще более
на следующий, за литургией,
на все глядел я новыми глазами, ибо знал, что и я призван, и я во всем этом реально соучаствую: и для меня, и за меня висел
на древе Господь и пролиял пречистую Кровь Свою, и для меня здесь руками иерея уготовляется святейшая трапеза, и меня касается это чтение Евангелия, в котором рассказывается о вечери в доме Симона прокаженного и о прощении много возлюбившей жены-блудницы, и мне дано
было вкусить святейшего Тела и Крови Господа моего» [См.: Мф. 26: 6-13.]
И глубоко внизу, вдали остались зной, муки, стенания, смерть, —
на самом же
деле не это
было, потому что
есть то, и теперь раскрыто…
«Относительно этой формы бесконечности прогресса верно прежде всего то, что мы раньше заметили относительно качественно бесконечного прогресса, а именно, что он не
есть выражение истинной бесконечности, а
есть та дурная бесконечность, которая не выходит за пределы долженствования и, таким образом,
на деле остается в конечном» (там же.
«Маловерные!» — сказал Спаситель испугавшимся во время бури
на озере апостолам [См.: Мф. 8:22–26.], а ведь им
было так естественно испугаться, ибо непосредственная опасность утонуть
была на самом
деле велика.
Если собрание «двух или трех верующих» ощутит себя реально кафоличным и
на самом
деле будет таковым, то зерно вселенского собора тем самым уже дано, а признание его
есть дело дальнейшей церковной истории [Разве же св. Афанасий Великий с горстью своих сторонников не являлся носителем подлинного кафолического сознания Церкви в то время, когда количественное ее большинство упорствовало в ереси?].
Религия
есть порождение божественного духа, не изобретение человека, но
дело божественного воздействия и влияния
на него.
И пусть не указывают
на то, что религиозной философии почти не
было в классическую эпоху религии — в век первохристианства, ибо эта короткая пора первой веры и радости, озаренная Пятидесятницей [В
день Пятидесятницы совершилось сошествие Св.
Дело в том, что наука строится по известным заданиям, она ставит себе лишь определенные проблемы, а соответственно сосредоточивает и свое внимание лишь
на известных явлениях, отметая другие (напр., очевидно, что вся религиозно-историческая наука при ее основоположном и методическом рационализме строится
на принципиальном отрицании чуда, и поэтому все элементы чудесного в религии, без которых,
быть может, нельзя и понять последнюю, она относит к области легенд и сказок).
К счастью,
дело обстоит наоборот: религия не утверждается
на рассудочном постижении, она стоит в самой себе, и, напротив, для нее указанная антиномия как раз создает постоянный и незаменимый импульс, она
есть нерв религии, придает ей глубину и движение и, хотя и неразрешимая, она постоянно разрешаема в религиозной жизни, вновь и вновь переживаясь как источник религиозных озарений в пламени веры.
В доказательстве антитезиса Кант указывает
на то, что свобода, допущенная в качестве первой причинности, все-таки не помогает
делу, потому что не способна вступить в причинную связь,
будучи от нее принципиально отлична, а потому или не может начать причинного ряда, или же его разрывает. «Природа и трансцендентальная свобода отличаются как закономерность и незакономерность» (371).
Если мир содержится в Боге, но не
есть Бог, ибо отделен от Божества непереходимой бездной трансцендентности, то и подлинная религия может основываться
на нисхождении Божества в мир,
на вольном в него вхождении, приближении к человеку, т. е.
на откровении, или, иначе говоря, она необходимо является
делом благодати, сверхприродного или сверхмирного действия Божества в человеке.
Если можно так выразиться, софийное время
есть единый, сложный и слитный, хотя не сверхвременный, однако надвременный акт: это
есть вечное время, можно
было бы сказать, не боясь contradictio in adiecto [Противоречие в определении (лат.).],
на самом
деле только кажущейся, поскольку вечность обозначает здесь лишь качество времени, его синтезированность [Не об этой ли «вечности» говорится в Евангелии: «…и идут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный» (Мф. 25:46).].
И входящие в ее бесформенный призрак и исходящие из него призраки и подобия, усматриваемые по причине ее бесформенности, кажутся оказывающими
на нее действие, но
на самом
деле не действуют нисколько,
будучи бессильны и слабы и не имея устойчивости; и не имея ничего такого, они проходят, ее не разрезая, как через воду, или как если бы посылать образы в так называемое пустое пространство…
Сотворение земли лежит вне шести
дней миротворения,
есть его онтологический prius [См. прим. 22 к «Отделу первому».], и творческие акты отдельных
дней предполагают своей основой первозданную землю: в ней отделяется свет от тьмы, твердь от воды, в ней создается земное уже небо, в котором двигнутся светила и полетят птицы,
на ней стекается земная вода, которая «произведет» пресмыкающихся, из нее образуется твердь или земная земля, которая произведет «душу живую по роду ее, скотов и гадов и зверей земных» [Быт.
Понять это не трудно: ведь неоплатоники боролись за безнадежное
дело, — религия язычества уже
была сокрушена крестом, и попытки ее спасти, как бы они ни
были философски гениальны, все же являлись порождением духовной реакции и обречены
были на неудачу.
Моралисты и философы, аскеты и мистики привыкли презирать чувственность, и самое слово получило ассоциации и привкусы, которые нелегко забываются: для одних она
есть греховное, плотское пленение духа, нечто во всяком случае подлежащее преодолению, для других она
есть скверная, хотя и неустранимая, примесь, которою загрязняется чистота трансцендентальных или логических схем, необходимый трамплин для мышления, или тот неразложимый осадок, который остается
на дне гносеологической реторты и не улетучивается ни от каких идеалистических реактивов.
О, как легко вздохнули бы идеалистические философы, если бы можно
было на самом
деле как-нибудь «отмыслить» и устранить слепую Empfindung [Ощущение (нем.)], мертвым балластом лежащую в трюме «Критики чистого разума».
Змей не обещал им стать
на самом
деле богами, ибо вещему их сознанию, питавшемуся живым общением с Богом,
было ясно, что Бог — един; поэтому он звал их стать «как боги».
Потому он
был создан лишь
на шестой
день.
При рождении нового ребенка вдруг становится ясным и достоверным, что вновь родившийся
на самом
деле всегда существовал у своих родителей, извечно с ними, и даже не может
быть представлен для них несуществующим [И для этого чувства находится многое объясненным в учении А. Н. Шмидт.].
Между девством и браком принципиально нет противоречия, и, если бы не совершилось грехопадение, Адам и
Ева были бы первыми девственными супругами
на земле [Своеобразные откровения в мистике пола поведал в наши
дни В. В. Розанов, который представляет собой в этой области изумительное явление некоего мистического атавизма.
Дело Христово
на земле выразилось именно в том, что Им
была основана Церковь, заложено начало новой, благодатной жизни, духовно восстановляющей рай
на земле.
Поэтому и в окончательном отношении к учению Федорова ощущается невольная противоречивость: при всей неприемлемости, даже чудовищности «проекта» он не может
быть и просто отринут, ибо с ним связано нечто интимное и нужное [Невольно напрашивается
на сопоставление с федоровским «проектом общего
дела» эсхатологическая мечта Скрябина о создании мистерии, вернее, о художественной подготовке такого мистериального действа, которое должно положить конец этому зону и явиться гранью между двумя космическими периодами.
На самом
деле она присуща всему человечеству и слагается из способности повелевать и повиноваться, из авторитета и лояльности, которые
суть лишь два полюса власти, мужское и женское в ней начало.
Поэтому индивидуализм, подъемлющий мятеж против родового начала и мнящий его преодолеть, в действительности выражает только болезнь родового сознания, вызванную упадком элементарной, стихийной жизненности в связи с преобладанием рассудочности, рефлексии: он
есть «декадентство», которое, притязая
быть кризисом общественности,
на самом
деле означает лишь кризис в общественности.
Но это же разделение происходит и во внутреннем существе каждого человека, ибо нет никого, кто не
был бы заражен грехом, а в тоже время
был бы совершенно чужд всякого добра [О таком внутреннем рассечении человека говорит ап. Павел: «Строит ли кто
на этом основании (которое
есть Христос) из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, — каждого
дело обнаружится, ибо
день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает
дело каждого, каково оно
есть.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев
на землях и у того и у другого.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их
было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В самом
деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще
на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.