Когда-то, в одном из моих парижских очерков, я знакомил
русского читателя с тем, что такое трудовой день любого бульварного драматурга или сочинителя фельетонных романов.
Неточные совпадения
До половины 70-х годов в
русской публике Гонкуров, наверно, знали только усердные
читатели французских романов на языке подлинников; но наша читающая масса, принужденная довольствоваться переводами, не знала о них почти ничего.
Письмо Эмиля Золя, посвященное школе реалистов, указало впервые
читателям «Вестника Европы», а затем и всей грамотной
русской публике, что братья Гонкур вовсе не заурядные беллетристы с претензией, как об этом толкуют многие и во Франции.
Мне особенно приятно сообщить
читателям журнала «Слово», что новое произведение Гонкура они, по всей вероятности, прочтут одновременно с появлением его по-французски, а то так и раньше. Теперь романисты реальной школы очень ценят сочувствие
русской публики, да и в денежном отношении им выгодно появляться раньше на
русском языке. Хотя в нашей конвенции с Францией и не стоит ничего о переводах, но редакции
русских журналов уже понимают, что гораздо лучше предупреждать международные законодательства…
Задолго до поездки моей на выставку вышел следующий роман Золя «Страница романа». О нем я здесь распространяться не стану, тем более, что
читатели «Слова» очень недавно прочли его в
русском переводе. Меня опять-таки интересовал в нем один, чисто литературный вопрос.
Такое стремление отгораживаться от света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным «приспособить для
русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета.
Неточные совпадения
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории
русского либерализма, то
читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты
читатели, и прежде всего
читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного
русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только
русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в
русском вкусе.
Если бы я был
русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из
русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных
русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на
читателя.
Но ведь есть такие деликатные
читатели, которые непременно захотят дочитать до конца, чтобы не ошибиться в беспристрастном суждении; таковы, например, все
русские критики.
Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают
читатели, — убежденье, что Петр Великий был по преимуществу
русский человек,
русский именно в своих преобразованиях.