Над столом привстал и наклонил голову человек лет сорока, полный, почти
толстый. Его темные вьющиеся волосы, матовое широкое лицо, тонкий нос и красивая короткая борода шли к глазам его, черным, с длинными ресницами. Глаза эти постоянно смеялись, и в складках рта сидела усмешка. По тому, как он был одет и держал себя, он сошел бы за купца или фабриканта «из новых», но в выражении всей головы сказывалось что-то не купеческое.
Неточные совпадения
Снизу из-за биржи, с задов старого гостиного двора поползет целая полоса воздуха, пресыщенного пресным отвкусом бумажного товара, прессованных штук бумазеи, миткалю, ситцу,
толстой оберточной бумаги.
Ясеневого дерева перила и
толстые балясины празднично блестят.
Все пространство ее занял очень высокий, вершков двенадцати, широкий, но не
толстый барин в серой шляпе, наполовину покрытой трауром.
Ефим — не очень
толстый, коренастый кучер, по-московски выбритый и с большими усами.
Подальше из-за кровати выставлялся сложенный ломберный стол; на нем — бумаги, чернильница с пером и два
толстых тома.
На письменном столе лежали газеты, московские и петербургские, книжка журнала под бандеролью,
толстый продолговатый пакет с иностранными марками и большого формата письмо на синей бумаге, тоже заграничное.
— Осмелюсь доложить, — оправдывался он, — кареты я не расслыхал-с. Стены
толстые, притом же окна замазаны.
Пели чудовские певчие. Протодьякон оттягивал длинной минорной нотой конец возглашений. Его «Господу помолимся» производило в груди томительную пустоту. Когда зажигали свечи для заупокойной обедни, то архиерею, двум архимандритам и двум старшим священникам протодьякон подал по
толстой свече зеленого воску. Такую же получила и вдова.
Две женщины смотрели на него из рамок
толстого альбома: Анна Серафимовна…
Против Пирожкова сел немец с женой и с дочерью, девочкой лет восьми, продающий какие-то мешки в хлебных губерниях,
толстый шваб с тупым взглядом и бритыми усами, при бороде.
— Я тебя,
толстая колода! — хрипел он, нахлобучивая на затылок белый берет. — Вот тебя завтра фухтелями, фухтелями!..
Вот жена железнодорожника — в рытом бархате, с
толстой красной шеей; а у той муж в судебной палате что-то; а третья — вдова или"разводка"из губернии, везде бывает, рядится, на что живет — неизвестно…
Свет терялся в пыльной мгле между
толстыми колоннами; с хор виднелись ряды голов в два яруса, открывались шеи, рукава, иногда целый бюст…
Из профессоров один был очень
толстый брюнет, с выдавшимся животом, молодой человек в просторном фраке. Его черные глаза смотрели насмешливо. В эту минуту он запускал в рот ложку с зернистой икрой. Другой, блондин, смотрел отставным военным. Вдоль его худых, впалых щек легли длинные, загнутые кверху усы. Оба выказывали некоторую светскость.
— Что-с, — громко шепнул Палтусову
толстый, — каковы купчишки-то? Всю губернию заставили у себя плясать!
Пирожков узнал разных господ, известных всей Москве: двух славянофилов, одного бывшего профессора, трех-четырех адвокатов,
толстую даму-писательницу, другую — худую, в коротких волосах, ученую девицу с докторским дипломом.
Первым оппонировал молодой
толстый доцент в черном фраке.
Рубцов был прав. Обилие немецкого языка удивило Тасю. Ее прежде никогда не возили в Кремль в эту ночь. Немцы и французы пришли как на зрелище. Многие добросовестно запаслись восковыми свечами. То и дело слышались смех или энергические восклицания. Трещал и настоящий французский язык
толстых модисток и перчаточниц из Столешникова переулка и с Рождественки.
Тася незаметно оглядывала его. Рубцов кусал губы и презрительно на него поглядывал, чего, впрочем, Виктор Мироныч не замечал. У всех точно отшибло аппетит. Пасхальная баба в виде
толстого ствола, вся в цукатах и заливных фигурках, стояла непочатой. До прихода Станицына поели немного пасхи и по одному яйцу. Ветчина и разные коместибли [снедь (от фр.: comestible).] стояли также нетронутыми.