Неточные совпадения
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов, в сторону охранительных идей, судить неверно, пристрастно обо многом в
тогдашнем общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но в пределах
тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант, в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей
литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался хорошим актером и был прекраснейший чтец «в лицах».
С ним мы познакомились по"Библиотеке для чтения", куда он что-то приносил и, сколько помню, печатался там. Он мне понравился как очень приятный собеседник, с юмором, с любовью к
литературе, с искренними протестами против
тогдашних"порядков". Добродушно говорил он мне о своей неудачной влюбленности в Ф.А.Снеткову, которой в труппе два соперника делали предложение, и она ни за одного из них не пошла: Самойлов и Бурдин.
Ведь все это происходило между"собратами". А я так высоко ставил звание и дело писателя. И если б не моя
тогдашняя любовь к
литературе, я бы, конечно, позадумался делаться профессиональным литератором, а поехал бы себе хозяйничать в Нижегородскую губернию.
Но в пределах
тогдашних"возможностей"все: и художественная
литература, и публицистика, и критика, и театр, и другие области искусства — все это шло усиленным ходом.
Мы видели сейчас, что даже такая подробность, как театральное любительство — и то привлекала
тогдашних корифеев сценической
литературы.
Правда, в печать
тогдашняя цензура ничего такого и не пустила бы, но ведь цензура в 40-х годах и в начале 50-х годов была еще строже; а это не мешало"отцам"любить скоромное в непечатной
литературе стишков, анекдотов, целых поэм.
Моя
тогдашняя начитанность по изящной
литературе была по другим отделам ее: Шиллер, Гете ("Фауст"), Гейне и Шекспир.
Когда я много лет спустя просматривал эти статьи в"Библиотеке", я изумлялся тому, как мне удавалось проводить их сквозь
тогдашнюю цензуру. И дух их принадлежал ему. Я ему в этом очень сочувствовал. С студенческих лет я имел симпатии к судьбам польской нации, а в конце 60-х годов в Париже стал учиться по-польски и занимался и языком и
литературой поляков в несколько приемов, пока не начал свободно читать Мицкевича.
Перечислю здесь всех
тогдашних"генералов от
литературы".
Он совсем не был начитан по иностранным
литературам, но отличался любознательностью по разным сферам русской письменности, знал хорошо провинцию, купечество, мир старообрядчества, о котором и стал писать у меня, и в этих, статьях соперничал с успехом с
тогдашним специалистом по расколу П.И.Мельниковым.
По
тогдашнему тону он совсем не обещал того, что из него вышло впоследствии в"Новом времени". Он остроумно рассказывал про Москву и тамошних писателей, любил
литературу и был, как Загорецкий,"ужасный либерал". Тогда он, еще не проник к Коршу в"Петербургские ведомости", где сделался присяжным рецензентом в очень радикальном духе. Мне же он приносил только стихотворные пьесы.
Не в пример моим
тогдашним коллегам, редакторам старше меня и опытом и положением в журналистике, с самого вступления моего в редакторство усиленно стал я хлопотать о двух отделах, которых при Писемском совсем почти не было: иностранная
литература и научное обозрение.
Он познакомил меня тотчас же с
тогдашним главным любителем русского языка и
литературы — Рольстоном, библиотекарем Британского музея.
К концу зимнего сезона я написал по-французски этюд, который отдал Вырубову перед отъездом в Лондон. Он давал его читать и Литтре как главному руководителю журнала, но шутливо заявлял, что Литтре «в этом» мало понимает. А «это» было обозрение
тогдашней сценической
литературы. Этюд и назывался: «Особенности современной драмы».
Свои экскурсии по Лондону я распределил на несколько отделов. Меня одинаково интересовали главные течения
тогдашней английской жизни, сосредоточенные в столице британской империи: политика, то есть парламент,
литература, театр, философско-научное движение, клубная и уличная жизнь, вопрос рабочий, которым в Париже я еще вплотную не занимался.
Спенсер о парижских позитивистах меня совсем не расспрашивал, не говорил и о лондонских верующих. Свой позитивизм он считал вполне самобытным и свою систему наук ставил, кажется, выше контовской. Мои парижские единомышленники относились к нему, конечно, с оговорками, но признавали в нем огромный обобщающийум — первый в ту эпоху во всей философской
литературе. Не обмолвился Спенсер ничем и о немцах, о
тогдашних профессорах философии, и в лагере метафизиков, и в лагере сторонников механической теории мира.
Неточные совпадения
После смерти Е. И. Козицкой дом перешел к ее дочери, княгине А. Г. Белосельской-Белозерской. В этом-то самом доме находился исторический московский салон дочери Белосельского-Белозерского — Зинаиды Волконской. Здесь в двадцатых годах прошлого столетия собирались
тогдашние представители искусства и
литературы. Пушкин во время своих приездов в Москву бывал у Зинаиды Волконской, которой посвятил известное стихотворение:
Но в сущности и романтизм, и печоринство уже выдохлись в
тогдашней молодежи. Ее воображением завладевали образы, выдвигаемые
тогдашней «новой»
литературой, стремившейся по — своему ответить на действительные вопросы жизни.
Я и теперь храню благодарное воспоминание и об этой книге, и о польской
литературе того времени. В ней уже билась тогда струя раннего, пожалуй, слишком наивного народничества, которое, еще не затрагивая прямо острых вопросов
тогдашнего строя, настойчиво проводило идею равенства людей…
Если в наше время можно еще перечитывать журналы прошедшего века, то, конечно, только для того, чтобы видеть, как отразилась в них общественная и домашняя жизнь того времени, чтобы проследить в них
тогдашние понятия о важнейших вопросах жизни, науки и
литературы.
По заметкам современников, по целой
литературе екатерининского времени мы знаем, как распространены были действительно эти недостатки в
тогдашнем обществе (60).