Неточные совпадения
Когда мы к 1 сентября собрались после молебна, перед тем как расходиться по классам, нам, четвероклассникам,объявил инспектор, чтобы мы, поговорив дома с кем нужно, решили, как мы желаем учиться дальше: хотим ли продолжать учиться латинскому языку (нас ему учили с первого класса) для поступления в университет, или новому
предмету, «законоведению», или же ни тому, ни другому. «Законоведы»
будут получать чин четырнадцатого класса; университетские — право поступить без экзамена, при высших баллах; а остальные — те останутся без латыни и знания русских законов и ничего не получат; зато
будут гораздо меньше учиться.
В моем родном городе Нижнем (где я родился и жил безвыездно почти до окончания курса) и тогда уже
было два средних заведения: гимназия (полуклассическая, как везде) и дворянский институт, по курсу такая же гимназия, но с прибавкой некоторых
предметов, которых у нас не читали. Институт превратился позднее в полуоткрытое заведение, но тогда он
был еще интернатом и в него принимали исключительно детей потомственных и личных дворян.
Выходит, стало
быть, что две главных словесных склонности: художественное письмо и выразительное чтение —
предмет интереса всей моей писательской жизни, уже
были намечены до наступления юношеского возраста, то
есть до поступления в университет.
И девичья, и прихожая, и, главное, столярная и другие службы и в городе и в деревне
были для меня
предметом живого интереса.
На поколении наших отцов можно бы
было видеть (только мы тогда в это не вникали), как Пушкин воспитал во всех, кто его читал, поэтическое чувство и возбуждал потребность в утехах изящного творчества. Русская жизнь в «Онегине», в «Капитанской дочке», в «Борисе» впервые воспринималась как
предмет эстетического любования, затрагивая самые коренные расовые и бытовые черты.
Были публичные лекции в университете по механике (проф. Котельникова) и по другим
предметам — и только.
Из остальных профессоров по кафедрам политико-юридических наук пожалеть, в известной степени, можно
было разве о И.К.Бабсте, которого вскоре после того перевели в Москву. Он знал меня лично, но после того, как еще на втором курсе задал мне перевод нескольких глав из политической экономии Ж. Батиста Сэя, не вызывал меня к себе, не давал книг и не спрашивал меня, что я читаю по его
предмету. На экзамене поставил мне пять и всегда ласково здоровался со мною. Позднее я бывал у него и в Москве.
Для меня в тот момент
предмет пылкого культа
были точное знание вообще и «наука наук» — химия.
В Дерпте не
было и тогда курсовых экзаменов ни на одном факультете. Главные
предметы сдавали в два срока: первая половина у медиков"philosophicum"; а у остальных"rigorosum". Побочные
предметы дозволялось сдавать когда угодно. Вы приходили к профессору, и у него на квартире или в кабинете, в лаборатории — садились перед ним и давали ему вашу матрикульную книжечку, где он и производил отметки.
Это
был как бы подфакультет политических наук, где слушались все юридические
предметы, кроме церковного и римского права, судебной медицины, уголовного и гражданского судопроизводства.
Раздобыться лекциями по всем главным
предметам было нелегко. А из побочных два
предмета «кусались» больше главных: это курсы Спасовича и Кавелина.
Настало и то"майское утро", когда надо
было отправляться на Васильевский остров и начинать мытарства экзамена.
Предметов одних главных оказалось чуть не десяток: политическая экономия, статистика, русское государственное право, государственное право иностранных держав, международное право, финансовое право, торговое право и еще что-то.
И началось"зубренье". Странно выходило то, что всего сильнее мы должны
были готовиться из двух побочных
предметов — из уголовного права (с его теорией) и гражданского — оттого, что обоих профессоров всего больше боялись как экзаменаторов — В.Д.Спасовича и К.Д.Кавелина.
Нам,"администраторам", желавшим сдавать на кандидата, дали для сдачи всех главных
предметов (а их
было около десятка) всего один день?
В Дерпте, когда я сдавал первую половину экзаменов ("rigorosum") как специально изучающий химию, я должен
был выбрать четыре главных
предмета и сдать их в один день. Но все-таки это
было в два присеста, по два часа на каждый, и наук значилось всего четыре, а не восемь, если не десять.
Отправились мы в университет первого сентября. Мой коллега Калинин слушал всех профессоров, у кого ему предстояло экзаменоваться; а я почти что никого, и большинство их даже не знал в лицо, и как раз тех, кто должен
был экзаменовать нас из главных
предметов.
На побочные науки
были даны другие дни. Обязательным
предметом стояла и русская история. Из нее экзаменовал Павлов (Платон), только что поступивший в Петербургский университет. Более мягкого, деликатного, до слабости снисходительного экзаменатора я не видал во всю мою академическую жизнь."Бакенбардисты"совсем одолели его. И он, указывая им на меня, повторял...
Чтобы добыть кандидатский диплом, надо
было получить удостоверение о том, что диссертация моя просмотрена и одобрена профессором по этому
предмету, то
есть опять-таки все тем же вездесущим Иваном Ефимычем.
Тогда, то
есть во второй половине 60-х годов, не
было никаких теоретических
предметов: ни по истории драматической литературы, ни по истории театра, ни по эстетике. Ходил только учитель осанки, из танцовщиков, да и то никто не учился танцам. Такое же отсутствие и по части вокальных упражнений, насколько они необходимы для выработки голоса и дикции.
Постоянным
предметом разговоров
был ее сын, молодой, красивый малый, исполнявший должности и кучера, и садовника, и привратника.
И тогда во французских гимназиях (то
есть лицеях и коллежах) существовал философский класс как обязательный
предмет последнего гимназического года.
Когда я спросил у кого-то, зачем он бреется, мне объяснили, что он сам испрашивал когда-то дозволения, не желая
быть на улицах
предметом насмешек из-за своей бороды и длинных волос.
Но в его анархизме
было много такого, что давало ему свободу мнений; вот почему он и не попал в ученики к Карлу Марксу и сделался даже
предметом клеветы: известно, что Маркс заподозрил его в роли агента русского правительства, да и к Герцену Маркс относился немногим лучше.
Ему пришла в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жизни, как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна
быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
Неточные совпадения
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что
будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то
есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому
предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Если б исследователи нашей старины обратили на этот
предмет должное внимание, то можно
быть заранее уверенным, что открылось бы многое, что доселе находится под спудом тайны.
14) Микаладзе, князь, Ксаверий Георгиевич, черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары. Имел обольстительную наружность и
был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое. Оставил полезное по сему
предмету руководство. Умер в 1814 году от истощения сил.
Что предположение о конституциях представляло не более как слух, лишенный твердого основания, — это доказывается, во-первых, новейшими исследованиями по сему
предмету, а во-вторых, тем, что на место Негодяева градоначальником
был назначен «черкашенин» Микаладзе, который о конституциях едва ли имел понятие более ясное, нежели Негодяев.
Как бы то ни
было, но глуповцы всегда узнавали о
предмете похода лишь по окончании его.