Неточные совпадения
И не для меня одного театральная Масленица
сезона 1852–1853
года была прощальной. На первой же неделе поста сгорел Большой театр, когда мы были на обратном пути в Нижний.
В труппе были такие силы, как Милославский, игравший в Нижнем не один
сезон в те
годы, когда я еще учился в гимназии, Виноградов (впоследствии петербургский актер), Владимиров, Дудкин (превратившийся в Петербурге в Озерова), Никитин; а в женском персонале: Таланова (наша Ханея), ее сестра Стрелкова (также из нашей нижегородской труппы), хорошенькая тогда Прокофьева, перешедшая потом в Александрийский театр вместе с Дудкиным.
Из-за издания моего учебника попал я к Кетчеру, и сношения с ним затянулись на несколько
сезонов. Не один
год на задней странице обертки сочинений Белинского стояло неизменно:"Печатается: Руководство к животно-физиологической химии. Петра Боборыкина".
Словом, я сжег свои корабли"бывшего"химика и студента медицины, не чувствуя призвания быть практическим врачом или готовиться к научной медицинской карьере. И перед самым новым 1861
годом я переехал в Петербург, изготовив себе в Дерпте и гардероб"штатского"молодого человека. На все это у меня хватило средств. Жить я уже сладился с одним приятелем и выехал к нему на квартиру, где мы и прожили весь зимний
сезон.
Вот все это и начало всплывать в грубоватых шутках и сарказмах моего предшественника (как фельетониста"Библиотеки") Статского советника Салатушки,который уже действовал «вовсю», когда я сделался постоянным сотрудником «Библиотеки», то есть в
сезон 1860–1861
года.
Да никто среди молодежи и не говорил о том, что готовятся какие-нибудь манифестации. Столица жила своим веселым
сезоном. То, что составляет"весь Петербург", оставалось таким же жуирным, как и сорок четыре
года спустя, в день падения Порт-Артура или адских боен Ляояна и под Мукденом; такая же разряженная толпа в театрах, ресторанах, загородных увеселительных кабаках.
Передо мною прошел целый петербургский
сезон 1861–1862
года, очень интересный и пестрый. Переживая настроения, заботы и радости моих первых постановок в обеих столицах, я отдавался и всему, что Петербург давал мне в тогдашней его общественной жизни.
Мне как писателю, начавшему с ответственных произведений, каковы были мои пьесы, не было особенной надобности в роли фельетониста. Это сделалось от живости моего темперамента, от желания иметь прямой повод усиленно наблюдать жизнь тогдашнего Петербурга. Это и беллетристу могло быть полезным. Материального импульса тут не было… Заработок фельетониста давал очень немного. Да и вся-то моя кампания общественного обозревателя не пошла дальше
сезона и к
лету была прервана возвращением в деревню.
От Краевского только что перешли к В.Ф.Коршу"Петербургские ведомости". С Коршем я познакомился у Писемского на чтении одной части"Взбаламученного моря", но в редакцию не был вхож. Мое сотрудничество в"Петербургских ведомостях"началось уже в Париже, в
сезоне 1867–1868
года.
Петербург жил (в
сезон 1861–1862
года) на тогдашнюю меру очень бойко.
То, что еще не называлось тогда"интеллигенцией"(слово это пущено было в печать только с 1866
года), то есть илюди 40-х и 50-х
годов, испытанные либералы, чаявшие так долго падения крепостного права, и молодежь, мои сверстники и моложе меня, придавали столичному
сезону очень заметный подъем. Это сказывалось, кроме издательской деятельности, в публичных литературных вечерах и в посещении временных университетских курсов в залах Думы.
Сезон петербургской зимы 1862–1863
года (когда началась моя редакторская жизнь) был, как читатель видит, очень наполнен. Вряд ли до наступления событий 1905–1906
годов Петербург жил так полно и разнообразно.
Он не мог заранее предвидеть, что его роман подольет масла к тому, что разгорелось по поводу петербургских пожаров. До сих пор легенда о том, что подожгли Апраксин двор студенты вместе с поляками, еще жива. Тогда революционное брожение уже начиналось. Михайлов за прокламации пошел на каторгу. Чернышевский пошел туда же через полтора
года. Рассылались в тот
сезон 1861–1862
года и подпольные листки; но все-таки о"комплотах"и революционных приготовлениях не ходило еще никаких слухов.
Мы и жили с Бенни очень близко от его квартиры. И вот, когда я в следующем, 1868
году, приехал в Лондон на весь
сезон (с мая по конец августа) и опять поселился около Рольстона, он мне с жалобной гримасой начал говорить о том, что Бенни чуть не обманул их тем, что не выдал себя прямо за еврея.
Мне в эти
годы, как журналисту, хозяину ежемесячного органа, можно было бы еще более участвовать в общественной жизни, чем это было в предыдущую двухлетнюю полосу. Но заботы чисто редакционные и денежные хотя и расширяли круг деловых сношений, но брали много времени, которое могло бы пойти на более разнообразную столичную жизнь у молодого, совершенно свободного писателя, каким я был в два предыдущих петербургских
сезона.
К моей личной жизни относится и мое собственное писательское развитие, и работа за эти два
сезона 1863–1865
годов.
Ниже я дам и свои итоги по этой части за целых пять
лет и вперед говорю, что для тех городов, где я живал, они совсем не блистательны ни в количественном, ни в качественном смысле. А я ведь живал (и подолгу, до нескольких
сезонов и
годов) в таких центрах Европы, как Париж, Лондон, Берлин, Рим, Вена, Мадрид, не считая других крупных городов и центров западной науки.
И вот на самый громкий успех его комедии"Семья Бенуатон"я попал в
сезон 1865–1866
года в тогдашнем (вскоре разрушенном) старом"Водевиле".
Сезон в Москве шел бойко. Но к Новому
году меня сильно потянуло опять в Париж. Я снесся с редакторами двух газет в Москве и Петербурге и заручился работой корреспондента. А газетам это было нужно. К апрелю 1867
года открывалась Всемирная выставка, по счету вторая. И в конце русского декабря, в сильный мороз, я уже двигался к Эйдкунену и в начале иностранного января уже поселился на самом бульваре St. Michel, рассчитывая пожить в Париже возможно дольше.
А к следующему
сезону он назначил дни — сколько помню, по четвергам, и через три
года в один из них состоялось и мое настоящее знакомство с А.И.Герценом.
У Корша я стал писать как постоянный сотрудник с следующего
сезона 68-го
года, когда я перебрался на другой берег Сены и поселился поблизости от Бульваров, в Rue Lepeletier, наискосок старой (сгоревшей) Оперы.
Лондон в августе 1867
года, особенно после 15-го, уже затихал во всем, что составляет жизнь"
сезона", но для туриста, попадавшего туда впервые, трудно было подметить, что сезонная жизнь притихает.
Я шел по Regent-Street в обществе А.И.Бенни и Роль-стона и не знаю, какая внезапная ассоциация идей привела меня к такому же внезапному выводу о полной моральной несостоятельности наших светских женщин. Но это явилось мне не в виде сентенции, а в образе молодой женщины из того «круга», к которому я достаточно присмотрелся в Петербурге в
сезоны 1861–1865
годов.
Парижская жизнь развертывалась передо мною с этого второго по счету
сезона 1867–1868
года — еще разнообразнее.
В тот
сезон красноречие Гамбетты с его тоном и порывами трибуна смущало бы Палату, которая вся почти состояла из приверженцев режима Второй империи гораздо сильнее, чем это было
год спустя.
Мой этюдец я мог бы озаглавить и попроще, но я тогда еще был слишком привязан к позитивному жаргону, почему и выбрал громкий научный термин"Phenomenes". Для меня лично после статьи, написанной в Москве
летом 1866
года, — "Мир успеха", этот этюд представлял собою под ведение некоторых итогов моих экскурсий в разные области театра и театрального искусства. За плечами были уже полных два и даже три
сезона, с ноября 1865
года по май 1868
года.
То же, к сожалению, должен сказать и о тех ценных знакомствах с самыми выдающимися англичанами, какие выпали на мою долю в этот летний лондонский
сезон 1868
года.
Я не знаю, оставался ли там в
сезон 1868
года кто-нибудь из русских беглецов, но если и оставался, то из самых темных.
Он похоронил жену на юге Франции, в Авиньоне, где и по смерти ее жил каждый
год в зимний
сезон.
В
сезон 1868
года он уже из директора театра очутился гастролером в театре, где шла пьеса Диккенса, переделанная из его романа"Проезд закрыт".
Еще в первый мой приезд Рольстон водил меня в уличку одного из самых бедных кварталов Лондона. И по иронии случая она называлась Golden Lane, то есть золотой переулок. И таких Голден-Лэнов я в
сезон 1868
года видел десятки в Ost End'e, где и до сих пор роится та же непокрытая и неизлечимая нищета и заброшенность, несмотря на всевозможные виды благотворительности и обязательное призрение бедных.
С тех пор в каких-нибудь тридцать
лет и в светских салонах тон переменился, в чем я убедился еще в 1895
году, когда я ездил"прощаться"с Англией и пробыл часть летнего лондонского
сезона.
Правда, как писатель-беллетрист я почти что ничего не сделал более крупного, но как газетный сотрудник я был еще деятельнее, чем в Париже, и мои фельетоны в"Голосе"(более под псевдонимом 666) получили такой оттенок мыслительных и социальных симпатий, что им я был обязан тем желанием, которое А.И.Герцен сам выражал Вырубову, — познакомить нас в
сезон 1869–1870
года в Париже, и той близостью, какая установилась тогда между нами.
Большой разницы не находил я и двадцать семь
лет позднее, в
сезон 1895
года.
В Германии-Тургенев-Баден-Швейцария-Бакунин-Берн и Базель-Мировой конгресс-Мюнхен-Вена-Привлекательная Вена-Веселящаяся Вена-Театральная Вена-Венские любимцы-Грильпарцер-Венский фашинг-Славянская Вена-Чехия-Дюма-Разговоры с Дюма-Мои оценки Дюма-Наке-Корш-Об Испании-Испанские впечатления-Мадрид-В кругу иностранных корреспондентов-Поездка по Испании-Испанская политика-Испанский язык-Испанские музеи-В Барселонк-Моя программа пепеездов-"С Итальянского бульвара"-Герцен-Русские в Париже-Огарев-Отношения к Герцену-Кавелин-Разговоры с Герценом-"Общечеловек"Герцен-Огаревы и Герцен-Парижская суета-Снова Вена-Невинный флирт-О французких женжинах-Роман и актрисы-Планы на следующий сезон-Бакст-Гончаров-В Берлине-Политические тучи-Война-Седанский погром-Французские Политики-Возвращение в Россию-Берг и Вейнберг-Варшава-Польский театр-В Петербурге-Некрасов-Салтыков-Салтыков и Некрасов-Искра-Петербургские литераторы-Восстание Коммуны-Литературный мир Петербурга-Петербургская атмосфера-Урусов-Семевский и Краевский-Вид Парижа схватил меня за сердце-Мадам Паска-Мои парижские переживания-Опять Петербург-Театральные заботы-Дельцы-Будущая жена-Встреча русского Нового
года
В Париж я только заглянул после лондонского
сезона, видел народное гулянье и день St.Napoleon, который считался днем именин императора (хотя св. Наполеона совсем нет в католических святцах), и двинулся к сентябрю в первый раз в Баден-Баден — по дороге в Швейцарию на Конгресс мира и свободы. Мне хотелось навестить И.С.Тургенева. Он тогда только что отстроил и отделал свою виллу и жил уже много
лет в Бадене, как всегда, при семье Виардо.
Шекспиром я и хотел прежде всего насытиться в Бург-театре. И мне случалось там (в оба моих зимних
сезона в 1868–1869 и 1870
годах) попадать на такие серии шекспировских пьес, какие не давались тогда нигде — ни в Мюнхене, ни в Берлине, и всего менее в Лондоне и вообще в Англии. Где же, кроме тогдашней Вены, могли вы ходить на цикл шекспировских хроник, дававшихся восемь дней кряду? Для такого друга театра, каким был я, это являлось настоящим объедением.
Литературные сферы Вены специально не привлекали меня после Парижа. И с газетным миром я познакомился уже позднее, в зиму 1869
года, через двоих видных сотрудников"Tagblatt'a"и"Neue Freie Presses". А в первый мой
сезон (с октября 1868
года по апрель 1869) я не искал особенно писательских связей.
Живя почти что на самом Итальянском бульваре, в Rue Lepelletier, я испытал особого рода пресноту именно от бульваров. В первые дни и после венской привольной жизни было так подмывательно очутиться опять на этой вечно живой артерии столицы мира. Но тогда весенние
сезоны совсем не бывали такие оживленные, как это начало входить в моду уже с 80-х
годов. В мае, к концу его,
сезон доживал и пробавлялся кое-чем для приезжих иностранцев, да и их не наезжало и на одну десятую столько, сколько теперь.
Альбисбрунн и молодую компанию Цюриха я оставил не без сожаления и перед возвращением в Париж на осенний
сезон, побывал на конгрессе вроде того, как был в предыдущем
году в Берне.
И вот начался опять для меня мой корреспондентский
сезон 1869–1870
года. Я стал заново писать свои фельетоны «С Итальянского бульвара» в ожидании большого политического оживления, которое не замедлило сказаться еще осенью.
В самом начале театрального
сезона 1869–1870
года в"Водевиле"дебютировала молодая артистка, по газетным слухам — русская, если не грузинская княжна, готовившая себя к сцене в Париже. Она взяла себе псевдоним"Дельнор". Я с ней нигде перед тем не встречался, и перед тем, как идти смотреть ее в новой пьесе"Дагмар", я был скорее неприязненно настроен против этой русской барышни и ее решимости выступить сразу в новой пьесе и в заглавной роли в одном из лучших жанровых театров Парижа.
Она осталась еще в Париже до конца
сезона, в Вену не приехала, отправилась на свою родину, в прирейнский город Майнц, где я ее нашел уже
летом во время Франко-прусской войны, а потом вскоре вышла замуж за этого самого поляка Н., о чем мне своевременно и написала, поселилась с ним в Вене, где я нашел ее в августе 1871
года, а позднее прошла через горькие испытания.
В Вене, кроме интереса к тому, что я нашел нового в театрах за
сезон 1870
года, я ознакомился с тамошним преподаванием, в лице тамошнего знатока театра и декламатора Стракоша, и посещал его класс в Консерватории.
Определенного плана на следующий
сезон 1870–1871
годов у меня не было, и я не помню, чтобы я решил еще в Вене, куда я поеду из Берлина на вторую половину
лета. Лечиться на водах я еще тогда не сбирался, хотя катар желудка, нажитый в Париже, еще давал о себе знать от времени до времени.
Берлинский
сезон был для меня не без интереса. Я ходил в Палату и слышал Бисмарка, который тогда совсем еще не играл роли национального героя, даже и после войны 1866
года, доставившей Пруссии первенствующее место в Германском союзе.
Петербург принял меня десять
лет позднее того
сезона, когда я из Дерпта явился молодым автором"Однодворца".
И эта русская артистка сделалась через
год с небольшим моей женой, о чем я расскажу ниже. Но рецензий я о ней так и не писал, потому что в
сезон 1871–1872
года я ни в одной газете не состоял театральным критиком, и я был очень доволен, что эта"чаша"отошла от меня. Может быть, будь я рецензентом и в Петербурге, мы бы никогда не сошлись так быстро, не обвенчались бы и не прожили целых 38
лет.
Гораздо сильнее заинтересовал он постановкой своей большой драматической хроники"Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский", которая и шла в
сезон 71–72
года. Самозванца играл Монахов, Шуйского — Павел Васильев. Монахов задумал Самозванца умно и держался очень своеобразного тона ополяченного авантюриста, делал фигуру лжецаря интересной и живой.
Мы с ним возобновили старое знакомство, но мне — увы! — нечего было предложить ему. У меня не было никакой новой пьесы, когда я приехал в январе 1871
года, а та комедия, которую я написал к осеннему
сезону, на сцену не попала. Ее не пропустил"Комитет", где самым влиятельным членом был Манн, ставивший свои комедии на Александрийском театре.