Неточные совпадения
Но в последние три года, к 1858 году, меня, дерптского студента, стало все сильнее забирать стремление не к научной, а к литературной работе. Пробуждение нашего общества, новые
журналы, приподнятый интерес к художественному изображению
русской жизни, наплыв освобождающих идей во всех смыслах пробудили нечто более трепетное и теплое, чем чистая или прикладная наука.
Ежегодные мои поездки"в Россию"в целом и в деталях доставляли обширный материал будущему беллетристу. И жизнь нашего дерптского товарищеского кружка в последние два года питалась уже почти исключительно чисто
русскими интересами.
Журналы продолжали свое развивающее дело. Они поддерживали во мне сильнее, чем в остальных, уже не одну книжную отвлеченную любознательность, а все возраставшее желание самому испробовать свои силы.
Я не помню, чтобы вся тогдашняя либеральная пресса (в
журналах и газетах) встала «как один человек» против фельетониста
журнала «Век» с его псевдонимом Камень Виногоров (
русский перевод имени и фамилии автора) и чтобы его личное положение сделалось тогда невыносимым.
Был дом литературного мецената графа Кушелева-Безбородко, затеявшего незадолго перед тем
журнал"
Русское слово".
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских
журналов, как"Москвитянин"и"
Русская беседа", в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского в своих двух знаменитых статьях. Островский сделался в глазах молодой публики писателем — обличителем всех темных сторон
русской жизни.
Писемский перешел в Москву к Каткову в"
Русский вестник"и вскоре уехал из Петербурга. В качестве литературного критика он отрекомендовал мне москвича, своего приятеля Е.Н.Эдельсона, считавшегося знатоком художественной литературы. Он перевел"Лаокоона"Лессинга и долго писал в московских
журналах и газетах о беллетристике и театре.
Вместе с
журналом получил я и цензора, знаменитого своим обскурантизмом, — Касторского, бывшего профессора
русской истории.
Из него наши
журналы сделали знаменитость в конце 50-х годов. У Каткова в"
Русском вестнике"была напечатана его псковская эпопея, которая сводилась в сущности к тому, что полицмейстер Гемпель, заподозрив в нем не то бродягу, не то бунтаря, продержал его в"кутузке".
И
журналы в первую голову пострадали от перемены ветра сверху.
Журнал Достоевского был запрещен за весьма невинную статью Н.Н.Страхова о польском вопросе, а"Современник"и"
Русское слово" — вообще за направление.
Из всех троих
русских, попавших в Женеву из-за холеры, мне как писателю и бывшему редактору
журнала всего прямее было бы познакомиться с издателем «Колокола», который тогда еще печатался, позднее — уже по-французски.
И вот, когда мне пришлось, говоря о
русской молодежи 60-х годов, привести собственные слова из статьи моей в"Библиотеке"""День"о молодом поколении"(где я выступал против Ивана Аксакова), я, работая в читальне Британского музея, затребовал тот
журнал, где напечатана статья, и на мою фамилию Боборыкин, с инициалами П.Д., нашел в рукописном тогда каталоге перечень всего, что я напечатал в"Библиотеке".
Произношение мне далось очень легко, и когда мы попали в Севилью, в редакцию
журнала"Andalusie", то нам произвели экзамен по части"прононса"и поставили мне высшую отметку и не хотели верить, что я всего полтора месяца жил перед тем в Мадриде. Нам,
русским, ничего не стоит произносить хорошо звук"хоты", то есть нашхер,а французу он никогда как следует не дается.
И вот в"Отечественных записках", вскоре после моего возвращения в Петербург, появилась моя статья о варшавской драматической труппе — первая по времени появления, написанная
русским в таком сочувственном тоне, да еще в большом и тогда самом распространенном
журнале.
Скабичевского я видал редко, и хотя он в глазах публики занял уже место присяжного литературного критика"Отечественных записок", в
журнале он не играл никакой заметной роли, и рядом с ним Михайловский уже выдвинулся как"восходящая звезда"
русского философского свободомыслия и революционного духа. Молодежь уже намечала его и тогда в свои вожаки.
Это было в кабинете Я.П.Полонского, одного из редакторов
журнала"
Русское слово".
В первый раз это случилось в кабинете Я.П.Полонского, тогда одного из редакторов кушелевского
журнала"
Русское слово". К нему я попал с рукописью моей первой комедии"Фразеры", которая как раз и погибла в редакции этого
журнала и не появлялась никогда ни на сцене, ни в печати. На сцену ее не пустила театральная цензура.
Ткачев поступил в дальнейшую радикальную выучку к Благосветлову, редактору"
Русского слова", а потом
журнала"Дело". Там и выработался из него самый суровый и часто бранчивый критик писаревского пошиба, но еще бесцеремоннее в своих приемах и языке. Он, как известно, доходил до того, что Толстого, автора"Войны и мира", называл именем юродивого — Ивана Яковлевича Корейши!
В Ткачеве уже и тогда назревал
русский якобинец на подкладке социализма, но еще не марксизма. И его темперамент взял настолько вверх, что он вскоре должен был бежать за границу, где и сделался вожаком целой группы
русских революционеров, издавал
журнал, предавался самой махровой пропаганде… и кончил убежищем для умалишенных в Париже, где и умер в половине 80-х годов. Про него говорили, что он стал неумеренно предаваться винным возлияниям. Это, быть может, и ускорило разложение его духовной личности.
Опять — несколько шагов назад, но тот эмигрант, о котором сейчас пойдет речь, соединяет в своем лице несколько полос моей жизни и столько же периодов
русского литературного и общественного движения. Он так и умер эмигрантом, хотя никогда не был ни опасным бунтарем, ни вожаком партии, ни ярым проповедником «разрывных» идей или издателем
журнала с громкой репутацией.
Другой покойник в гораздо большей степени мог бы считаться если не изгнанником, то"
русским иностранцем", так как он с молодых лет покинул отечество (куда наезжал не больше двух-трех раз), поселился в Париже, пустил там глубокие корни, там издавал философский
журнал, там вел свои научные и писательские работы; там завязал обширные связи во всех сферах парижского общества, сделался видным деятелем в масонстве и умер в звании профессора College de France, где занимал кафедру истории наук.
Неточные совпадения
Не дай мне Бог сойтись на бале // Иль при разъезде на крыльце // С семинаристом в желтой шале // Иль с академиком в чепце! // Как уст румяных без улыбки, // Без грамматической ошибки // Я
русской речи не люблю. // Быть может, на беду мою, // Красавиц новых поколенье, //
Журналов вняв молящий глас, // К грамматике приучит нас; // Стихи введут в употребленье; // Но я… какое дело мне? // Я верен буду старине.
Жил ты у великороссийского помещика Гура Крупяникова, учил его детей, Фофу и Зёзю,
русской грамоте, географии и истории, терпеливо сносил тяжелые шутки самого Гура, грубые любезности дворецкого, пошлые шалости злых мальчишек, не без горькой улыбки, но и без ропота исполнял прихотливые требования скучающей барыни; зато, бывало, как ты отдыхал, как ты блаженствовал вечером, после ужина, когда отделавшись, наконец, от всех обязанностей и занятий, ты садился перед окном, задумчиво закуривал трубку или с жадностью перелистывал изуродованный и засаленный нумер толстого
журнала, занесенный из города землемером, таким же бездомным горемыкою, как ты!
Телемак, да повести г-жи Жанлис, да несколько ливрезонов нашего умного
журнала Revue Etrangere, — книги все не очень заманчивые, — взял их, а сам, разумеется, был страшный охотник читать, да и сказал себе: не раскрою ни одной
русской книги, пока не стану свободно читать по — французски; ну, и стал свободно читать.
Грановский и все мы были сильно заняты, все работали и трудились, кто — занимая кафедры в университете, кто — участвуя в обозрениях и
журналах, кто — изучая
русскую историю; к этому времени относятся начала всего сделанного потом.
Я был раза два-три; он говорил о литературе, знал все новые
русские книги, читал
журналы, итак, мы с ним были как нельзя лучше.