Неточные совпадения
И
какая, спрошу я, будет сладость для публики находить в воспоминаниях старого писателя все
один и тот же «камертон»,
одно и то же окрашивание нравов, событий,
людей и их произведений?
Одного из них, старика тряпичника, господа принимали почти
как «особу» и говорили о нем,
как об умнейшем
человеке, с капиталом чуть не в сто тысяч на ассигнации.
Смело говорю: нет, не воспользовалась. Если тогда силен был цензурный гнет, то ведь многие стороны жизни,
людей, их психика, характерные стороны быта можно было изображать и не в
одном обличительном духе. Разве «Евгений Онегин» не драгоценный документ, помимо своей художественной прелести? Он полон бытовых черт средне-дворянской жизни с 20-х по 30-е годы. Даже и такая беспощадная комедия,
как «Горе от ума», могла быть написана тогда и даже напечатана (хотя и с пропусками) в николаевское время.
Но,
как я говорю в заключительной главке
одной из частей романа „В путь-дорогу“, море водки далеко не всех поглотило, и из кутил, даже пьяниц, вышло немало дельных и хороших
людей.
Одно было уже по-новому: на меня смотрели
как на молодого
человека.
При мне он приехал"с маменькой"на новое житье уже магистром,
человеком под сорок (если не за сорок) лет, с лысой, характерной головой, странного вида и еще болев странных приемов, и в особенности жаргона. Его"маменька"открыла у себя приемы, держала его почти
как малолетка, не позволяла даже ему ходить
одному по улицам, а непременно с лакеем, из опасения, что с ним сделается припадок.
Не в виде оправдания, а
как фактическую справку — приведу то, что из
людей 40-х, 50-х и 60-х годов, сделавших себе имя в либеральном и даже радикально-революционном мире,
один только Огарев еще в николаевское время отпустил своих крепостных на волю, хотя и не совсем даром.
Если прикинуть теперешний аршин к тогдашнему общественному"самосознанию", то окажется, что тогда не нашлось бы и
одной десятой того количества
людей и старых и молодых, участвующих в движении,
какое бросилось на борьбу к осени 1905 года.
Один этот факт показывает,
как мы далеки были от всякой кружковщины. Помяловский считался самым первым талантом из
людей его генерации и украшением беллетристики"Современника" — стало быть, прямой расчет состоял в том, чтобы его замалчивать. А я стал усиленно искать кого-нибудь из молодых, кто бы оценил его на страницах моего журнала.
Правда, тогда уже не у
одного меня складывалась оценка Толстого (после"Войны и мира")
как великого объективного изобразителя жизни. Хотя он-то и был всегда «эгоцентрист», но мы еще этого тогда недостаточно схватывали, а видели то, что он даже и в воспроизведении
людей несимпатичного ему типа (Наполеона, Сперанского) оставался по приемам прежде всего художником и сердцеведом.
Из иностранцев самой крупной личностью был Кине. Но я не помню, чтобы он произвел сенсацию какой-нибудь речью. Он больше вызывал в толпе интерес своим прошлым
как один из самых видных эмигрантов — врагов Бонапартова режима. Он был несомненный республиканец 1848 года,
человек идей XVIII века, но гораздо больше демократ, чем сторонник социалистической доктрины.
Вообще же, насколько я мог в несколько бесед (за ноябрь и декабрь того сезона) ознакомиться с литературными вкусами и оценками А. И., он ценил и талант и творчество
как человек пушкинской эпохи, разделял и слабость
людей его эпохи к Гоголю, забывая о его"Переписке", и я хорошо помню спор, вышедший у меня на
одной из сред не с ним, а с Е.И.Рагозиным по поводу какой-то пьесы, которую тогда давали на
одном из жанровых театров Парижа.
Как это часто бывает, в Герцене
человек, быть может, в некоторых смыслах стоял не на
одной высоте с талантом, умом и идеями. Ведь то же можно сказать о таком его современнике,
как Виктор Гюго и в полной мере о Тургеневе. И в эти последние месяцы его жизни у него не было и никакой подходящей среды, того «ambiente»,
как говорят итальянцы, которая выставляла бы его,
как фигуру во весь рост, ставила его в полное, яркое освещение.
Он тогда сбирался все приступать к докторскому экзамену, но,
как всегда, был гораздо больше жизнелюб, чем ревностный докторант. У него был необычайный талант возни с
людьми; он знакомился со всяким народом и делался сейчас нужным
человеком кружка, давал советы, посредничал, оказывал всевозможные услуги. В этом, конечно, сказывалась
одна из характерных черт семитической расы.
Тогда в польском еженедельнике"Край"явилась самая лестная для меня характеристика
как писателя и
человека, которая начиналась таким, быть может, слишком лестным для меня определением:"Пан Петр Боборыкин, известный русский романист —
один из самых выдающихся представителей наиблагороднейшего отдела русской интеллигенции"("Pan Pietr Boborykin zna-komity…").
Один в этом списке Л.Н.Толстой кончил дни свои на родине и никогда не покидал ее
как изгнанник. Но разве он также не был"нелегальным"
человеком в полной мере? И если его не судили и не сослали без суда, то потому только, что власть боялась его популярности и прямо не преследовала его, но все-таки он умер официально отлученным от государственно-полицейской православной церкви.
Из тогдашних русских немного моложе его был
один, у кого я находил всего больше если не физического сходства с ним, то близости всего душевного склада, манеры говорить и держать себя в обществе: это было у К.Д.Кавелина, также москвича почти той же эпохи, впоследствии близкого приятеля эмигранта Герцена. Особенно это сказывалось в речи, в переливах голоса, в живости манер и в этом чисто московском говоре,
какой был у
людей того времени. Они легко могли сойти за родных даже и по наружности.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть
одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да
как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто
как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков, молодой
человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и,
как говорят, без царя в голове, —
один из тех
людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас
одних полагалась,
как на порядочного
человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот
как со мною поступили!
— Коли всем миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам
одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали,
как сквозь строй! —