Неточные совпадения
Тот отдел моей писательской жизни уже записан мною несколько
лет назад, в
зиму 1896–1897
года, в целой книге «Столицы мира», где я подводил итоги всему, что пережил, видел, слышал
и зазнал в Париже
и Лондоне с половины 60-х
годов.
Этого свидания я поджидал с радостным волнением. Но ни о какой поездке я не мечтал. До
зимы 1852–1853
года я жил безвыездно в Нижнем; только
лето до августа проводил в подгородной усадьбе. Первая моя поездка была в начале той же
зимы в уездный город, в гости, с теткой
и ее воспитанницей, на два дня.
От дяди я уже слыхал рассказы о том, как там кормят, а также
и про Печкинскую кофейню, куда я в тот приезд не попал
и не знаю, существовала ли она в своем первоначальном виде в ту
зиму 1852–1853
года.
И это было на склоне ее карьеры, в 60-х
годах, когда я, приехав раз в Нижний
зимой, уже писателем, видел ее, кажется, в этой самой «Гризельде»
и пошел говорить с нею в уборную.
Если за Щепкиным значилась неувядаемая слава быть создателем Фамусова
и городничего, то Садовский, уже
и в
зиму 1852–1853
года, появлялся в разнообразных созданиях — в Осипе, Подко-лесине, купце Большове.
С.В.Шуйский к
зиме 1852–1853
года встал уже впереди, рядом с Васильевым
и Самариным; из водевильного актера очень скоро превратился в тонкого художника с разнообразным
и гибким дарованием.
В Дерпте, два
года спустя, она стала еще скуднее,
и целую
зиму мы с товарищем не могли тратить на обед больше четырех рублей на двоих в месяц, а мой „раб“ ел гораздо лучше нас.
С тех пор, то есть с
зим 1853–1855
годов, я его больше не видал,
и он кончил свою жизнь провинциальным антрепренером на юге.
Мои жизненные итоги увеличились не одним только студенчеством в Казани. Для будущего художника-бытописателя не прошли даром
и впечатления житья на вакациях, в три приема,
зимой и в два
лета.
Его желание съездить для свидания со мною
зимой (восемьсот почти верст взад
и вперед) тронуло меня,
и когда я, вернувшись домой
летом, собрался к отцу в его тамбовскую деревню, меня эта поездка очень привлекала.
В мои нижегородские поездки казанским студентом — одна
зимой и две
летом — я дома пользовался уже полной свободой без возвратов к прежнему строгому надзору, но не злоупотреблял ею.
В ту
зиму уже началась Крымская война.
И в Нижнем к весне собрано было ополчение.
Летом я нашел больше толков о войне; общество несколько живее относилось
и к местным ополченцам. Дед мой командовал ополчением 1812
года и теперь ездил за город смотреть на ученье
и оживлялся в разговорах. Но раньше,
зимой. Нижний продолжал играть в карты, давать обеды, плясать, закармливать
и запаивать тех офицеров, которые попадали проездом, отправляясь „под Севастополь“
и „из-под Севастополя“.
Мне впервые приходилось ехать на перекладных. Мои переезды на вакациях происходили
и летом и зимой — в кибитке. Телега катила по мерзлой земле старого казанского"тракта"с колеями
и выбоинами. На облучке высилась фигура нашего"фамулюса"(говоря по-дерптски) Михаила Мемнонова, а мы в ряд заседали на сене, упираясь спинами в чемоданы.
Зима 1855–1856
года похожа была на тот момент, когда замерзлое тело вот-вот начнет оттаивать
и к нему, быть может, вернется жизнь.
На наших сборищах читалась уже в
зиму 1858–1859
года комедия"Фразёры", первоначально озаглавленная"Шила в мешке не утаишь", которую я решился везти в Петербург печатать
и ставить, если она пройдет в Театрально-литературном комитете.
Вейнберга я в эту
зиму 1860–1861
года (или в следующую) видел актером всего один раз, в пьесе"Слово
и дело"на любительском спектакле, в какой-то частной театральной зале.
Вся
зима и дето прошли для издателя"Века"пестро
и шумно; он был уже женихом, когда я с ним познакомился,
и праздновал свою свадьбу
летом на даче. Мне пришлось даже танцевать там
и с его женой,
и с свояченицей.
В
зиму 1860–1861
года дружининские"журфиксы", сколько помню, уже прекратились. Когда я к нему явился — кажется, за письмом в редакцию"Русского вестника", куда повез одну из своих пьес, — он вел уже очень тихую
и уединенную жизнь холостяка, жившего с матерью, кажется, все в той же квартире, где происходили
и ужины.
Салтыкова я после не видал никогда у Писемского
и вообще не видал его нигде в те две
зимы и даже после, во время моего редакторства. Как руководитель толстого журнала Писемский запоздал, совершенно так, как я сам два
года спустя слишком рано сделался издателем-редактором «Библиотеки».
Журналом в
зиму 1860–1861
года Писемский занимался, как говорится,"с прохладцей", что не мешало ему кряхтеть
и жаловаться, находить, что редакционная работа ужасно мешает писательству.
Обе сестры его Вера
и Надежда уже покинули сцену до
зимы 1860–1861
года.
И это была огромная потеря; особенно уход Веры Васильевны.
Федоров (в его кабинет я стал проникать по моим авторским делам) поддерживал
и молодого jeune premier, заменявшего в ту
зиму А.Максимова (уже совсем больного), — Нильского. За
год перед тем, еще дерптским студентом, я случайно познакомился на вечере в"интеллигенции"с его отцом Нилусом, одним из двух московских игроков, которые держали в Москве на Мясницкой игорный дом. Оба были одно время высланы при Николае I.
Младший — Николай, перешедший также из Казани, увлекался разными веяниями, а также
и разными предметами научных занятий. Он из математика превратился в юриста
и скоро сделался вожаком, оратором на вечеринках
и сборищах. Та
зима как раз
и шла перед взрывом беспорядков к сентябрю 1861
года.
Он кормил
и поил пишущую братию, особенно в первые два
года. Журнал (к
зиме 1860–1861
года) взял уже в свои руки Благосветлов. Прежняя редакция распалась, А.Григорьев ушел к братьям Достоевским в журнал"Время".
Впоследствии, когда я после смерти А.
И.Герцена
и знакомства с ним в Париже (в
зиму 1868–1870
года) стал сходиться с Кавелиным, я находил между ними обоими сходство — не по чертам лица, а по всему облику, фигуре, манерам, а главное, голосу
и языку истых москвичей
и одной
и той же почти эпохи.
Но я уже был знаком с издателями"Русского вестника"Катковым
и Леонтьевым. Не могу теперь безошибочно сказать — в эту ли поездку я являлся в редакцию с рекомендательным письмом к Каткову от Дружинина или раньше; но я знаю, что это было
зимой и рукопись, привезенная мною, — одно из писем, написанных пред отъездом из Дерпта; стало, я мог ее возить только в 1861
году.
"Свои люди — сочтемся!"попала на столичные сцены только к 61-му
году.
И в те
зимы, когда театр был мне так близок, я не могу сказать, чтобы какая-нибудь пьеса Островского, кроме"Грозы"
и отчасти"Грех да беда", сделалась в Петербурге репертуарной, чтобы о ней кричали, чтобы она увлекала массу публики или даже избранные зрителей.
Ал. Григорьев по-прежнему восторгался народной"почвенностью"его произведений
и ставил творца Любима Торцова чуть не выше Шекспира. Но все-таки в Петербурге Островский был для молодой публики сотрудник"Современника". Это одно не вызывало, однако, никаких особенных восторгов театральной публики. Пьесы его всего чаще имели средний успех. Не помню, чтобы за две
зимы — от 1861 по 1863
год — я видел, как Островский появлялся в директорской ложе на вызовы публики.
Мое личное знакомство с Александром Николаевичем продолжалось много
лет; но больше к нему я присматривался в первое время
и в Петербурге, где он обыкновенно жил у брата своего (тогда еще контрольного чиновника, а впоследствии министра),
и в Москве, куда я попал к нему
зимой в маленький домик у"Серебряных"бань, где-то на Яузе,
и нашел его в обстановке, которая как нельзя больше подходила к лицу
и жизни автора"Банкрута"
и"Бедность — не порок".
Сезон петербургской
зимы 1862–1863
года (когда началась моя редакторская жизнь) был, как читатель видит, очень наполнен. Вряд ли до наступления событий 1905–1906
годов Петербург жил так полно
и разнообразно.
С тех пор я более уже не видал Ристори ни в России, ни за границей вплоть до
зимы 1870
года, когда я впервые попал во Флоренцию, во время Франко-прусской войны. Туда приехала депутация из Испании звать на престол принца Амедея. В честь испанцев шел спектакль в театре"Николини",
и Ристори, уже покинувшая театр, проиграла сцену из"Орлеанской девы"по-испански, чтобы почтить гостей.
И когда сам Вагнер к
зиме 1862–1863
года явился в Петербург, где дал несколько концертов под своим дирижерством, причем имел очень шумный успех, наши народники-реалисты, найдя его прекрасным капельмейстером, вовсе не преклонялись перед ним как перед композитором, не искали его знакомства, не приглашали его к себе.
Создателя"Отцов
и детей"я в ту
зиму не видал, да, кажется, он
и не был в Петербурге при появлении романа в январе 1862
года.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким главам,
и он начал печататься с января 1862
года. Первые две части тянулись весь этот
год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю
зиму и весну, до отъезда в Нижний
и в деревню; продолжал работу
и у себя на хуторе, продолжал ее опять
и в Петербурге
и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863
года у меня еще не было почти ничего готово из третьей книги — как я называл тогда части моего романа.
Зимой в 1863
году поехал я на свидание с моей матерью
и пожил при ней некоторое время. В Нижнем жила
и моя сестра с мужем. Я вошел в тогдашнее нижегородское общество.
И там театральное любительство уже процветало. Меня стали просить ставить"Однодворца"
и играть в нем. Я согласился
и не только сыграл роль помещика, но
и выступил в роли графа в одноактной комедии Тургенева"Провинциалка".
Тургенев приехал в Петербург в
зиму 1863–1864
года. Я явился к нему в Hotel de France, где он останавливался,
и повторил ему мою просьбу, с которой уже обращался к нему письменно за границу.
И по возвращении моем в Петербург в 1871
году я возобновил с ним прежнее знакомство
и попал в его коллеги по работе в"Петербургских ведомостях"Корша; но долго не знал, живя за границей, что именно он ведет у Корша литературное обозрение. Это я узнал от самого Валентина Федоровича, когда сделался в Париже его постоянным корреспондентом
и начал писать свои фельетоны"С Итальянского бульвара". Было это уже в
зиму 1868–1869
года.
О знакомстве в
зиму 1861–1862
года с Островским
и наших дальнейших встречах я уже говорил
и ничего особенно выдающегося добавить не имею. А то, что я помню из встреч наших в 70-х
годах, я расскажу в других местах.
Когда мои денежные тиски по журналу стали лишать меня возможности работать — как беллетриста, я на шесть недель
зимой в конце 1863
года уехал в Нижний
и гостил там у сестры моей.
Точно так же
и петербургские
зимы за тот же период сказались в содержании первого моего романа, написанного в Париже уже в 1867
году,"Жертва вечерняя". Он полон подробностей тогдашней светской
и литературной жизни.
В 1900
году во время последней Парижской выставки я захотел произвести анкету насчет всех тех домов, где я жил в Латинском квартале в
зиму 1865–1866
года,
и нашел целыми
и невредимыми все, за исключением того, где мы поселились на всю
зиму с конца 1865
года. Он был тогда заново возведен
и помещался в улице, которая теперь по-другому
и называется. Это тотчас за музеем «Cluny». Отель называется «Lincoln», а улица — Des Matturiens St.Jacques.
Через пять почти
лет, в Париже, я сошелся с Герценом
и всю
зиму 1869-1870-года, до его кончины, постоянно с ним видался, был вхож в его дом
и проводил его в могилу.
С
годами, конечно, парижские театры драмы приелись, но я
и теперь иногда люблю попасть на утренний спектакль в"Ambigu", когда удешевленные цены делают театральную залу еще более демократичной. А тогда, в
зиму 1865–1866
года, эта публика была гораздо характернее. Теперь
и она стала более чинной
и мещански чопорной.
Летом и к началу
зимы я приготовил к печати две вещи: одну по сценической критике, другую — роман"В чужом поле".
По этой части ученики Ecole des beaux-arts (по-нашему Академии художеств) были поставлены в гораздо более выгодные условия. Им читал лекции по истории искусства Ипполит Тэн. На них я подробнее остановлюсь, когда дойду до
зимы 1868–1869
года. Тогда я
и лично познакомился с Тэном, отрекомендованный ему его товарищем — Франциском Сарсе. Тогда Сарсе считался
и действительно был самым популярным
и авторитетным театральным критиком.
Его не было дома, когда я поднялся к нему на его вышку. Меня приняла старушка, которую я сначала принял за прислугу. Сколько помню, это была его тетка. Не знаю, жива ли была в то время его мать. Отец жил в Ницце, где занимался торговлей вином
и оливковым маслом,
и пережил сына. Он был жив еще к тем
годам, когда я стал проводить
зимы на Французской Ривьере.
А в
зиму 1867–1868
года оппозиция по необходимости должна была пробавляться больше фактическими поправками
и очень редко позволяла себе резкие"выпады".
В
зиму 1867^-1868
года расширилось
и мое знакомство с парижской интеллигенцией в разных ее мирах. Парламентская жизнь, литературные новости, музыка (тогда только начавшиеся"популярные"концерты Падлу), опера, оперетка, драматические театры, театральные курсы
и опять, как в первую мою
зиму, усердное посещение Сорбонны
и College de France.
Литературные сферы Вены специально не привлекали меня после Парижа.
И с газетным миром я познакомился уже позднее, в
зиму 1869
года, через двоих видных сотрудников"Tagblatt'a"
и"Neue Freie Presses". А в первый мой сезон (с октября 1868
года по апрель 1869) я не искал особенно писательских связей.
Они, как известно, одно время совсем разошлись
и незадолго до этой
зимы 1869–1870
года опять наладили немного свою переписку.