Неточные совпадения
С Малым
театром я не разрываю связи с той самой поры, но здесь я остановлюсь на артистах и артистках, из которых иные уже не участвуют
в моих дальнейших воспоминаниях, с тех пор как я
сделался драматическим писателем.
Немцы играли
в Мариинском
театре, переделанном из цирка, и немецкий спектакль оставил во мне смутную память. Тогда
в Мариинском
театре давали и русские оперы; но
театр этот был еще
в загоне у публики, и никто бы не мог предвидеть, что русские оперные представления заменят итальянцев и Мариинский
театр сделается тем, чем был Большой
в дни итальянцев, что он будет всегда полон, что абонемент на русскую оперу так войдет
в нравы высшего петербургского общества.
"Свои люди — сочтемся!"попала на столичные сцены только к 61-му году. И
в те зимы, когда
театр был мне так близок, я не могу сказать, чтобы какая-нибудь пьеса Островского, кроме"Грозы"и отчасти"Грех да беда",
сделалась в Петербурге репертуарной, чтобы о ней кричали, чтобы она увлекала массу публики или даже избранные зрителей.
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и
сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"Русская беседа",
в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение
театра Островского
в своих двух знаменитых статьях. Островский
сделался в глазах молодой публики писателем — обличителем всех темных сторон русской жизни.
Итальянская опера, стоявшая тогда во всем блеске, балет, французский и немецкий
театр отвечали всем вкусам любителей драмы, музыки и хореографии. И мы, молодые писатели, посещали французов и немцев вовсе не из одной моды, а потому, что тогда и труппы, особенно французская, были прекрасные, и парижские новинки
делались все интереснее. Тогда
в самом расцвете своих талантов стояли Дюма-сын,
В. Сарду, Т. Баррьер. А немцы своим классическим репертуаром поддерживали вкус к Шиллеру, Гете и Шекспиру.
И только что я
сделался редактором, как заинтересовался тем, кто был автор статьи, напечатанной еще при Писемском о Малом
театре и г-же Позняковой (по поводу моей драмы"Ребенок"), и когда узнал, что этот был студент князь Урусов, — сейчас же пригласил его
в сотрудники по
театру, а потом и по литературно-художественным вопросам.
Это оказался студент второго курса на юридическом факультете Урусов. И я, как только
сделался редактором, сейчас же написал ему
в Москву и просил о продолжении его сотрудничества по
театру и литературной критике.
И только
в ссылке и потом на службе
в Петербурге он опять
сделался тем любителем изящной литературы и
театра, который так привлекал меня
в дни его первой молодости.
В театр я ездил и как простой слушатель и зритель, например
в итальянскую оперу, и как рецензент; но мои сценические знакомства сократились, так как я ничего за этот период не ставил, и начальство стало на меня коситься с тех пор, как я
сделался театральным рецензентом. Ф.А.Снеткова, исполнительница моей Верочки
в"Ребенке", вскоре вышла замуж, покинула сцену и переселилась
в Москву, где я всего один раз был у нее
в гостях.
Лаубе вскоре ушел после какого-то крупного столкновения с придворным интендантством и
сделался директором нового частного драматического
театра в Вене, побывал и
в директорах лейпцигского
театра.
И эта м-lie Delnord через два года
в Петербурге поступила
в труппу Александрийского
театра под именем Северцевой, лично познакомилась с"суровым"критиком ее парижских дебютов, а еще через год,
в ноябре 1872 года,
сделалась его женою и покинула навсегда сцену. И то, что могло
в других условиях повести к полному нежеланию когда-либо узнать друг друга — кончилось сближением, которое повело к многолетнему браку, к полному единению во всех испытаниях и радостях совместной жизни.
В Петербурге он и развился
в прекрасного жанрового актера для комедии. Единственный его недостаток был скороговорка, от которой он так и не мог отрешиться.
В Париже, куда он позднее переселился, он сейчас же был оценен как первоклассный актер,
сделался украшением
театра"Vaudeville", первым его сюжетом и потом даже содиректором.
В октябре 1871 года
в том же Клубе художников старшина Аристов познакомил меня с С.А.Зборжевской (по
театру Северцевой), которая
сделалась через год моей женой.
И вот жизнь привела меня к встрече с Огаревым именно
в Женеве, проездом (как корреспондент) с
театра войны
в юго-восточную Францию, где французские войска еще держались. И я завернул
в Женеву, главным образом вот почему: туда после смерти Герцена перебралась его подруга Огарева со своей дочерью Лизой, а Лиза
в Париже
сделалась моей юной приятельницей; я занимался с нею русским языком, и мы вели обширные разговоры и после уроков, и по вечерам, и за обедом
в ресторанах, куда Герцен всегда брал ее с собой.
Немало был я изумлен, когда года через два
в Петербурге (
в начале 70-х годов) встретился
в театре с одной из этих дам,"лопавших"груши, которая оказалась супругой какого-то не то предводителя дворянства, не то председателя земской управы. Эта короста со многих слетела, и все эти Соньки, Машки, Варьки
сделались, вероятно, мирными обывательницами. Они приучились выть по-волчьи
в эмигрантских кружках, желая выслужиться перед своим"властителем дум", как вот такой Н.Утин.
Но и он — во что обратился с годами? Из"страшного"анархиста и коммуниста
сделался дельцом, попал
в железнодорожные воротилы, добился амнистии и приехал на место с крупным окладом
в Петербург, где я с ним и столкнулся раз
в Михайловском
театре.
Неточные совпадения
Он уж не видел, что
делается на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых
в театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге
в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре,
в залах и
театрах,
в клубе и — воплощенным veto, [запретом (лат.).] живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал,
делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть, потом сказал свое слово, спокойно спрятав, как прятал
в своих чертах, страсть под ледяной корой.
— Ах, не говорите! девушки ведь очень хитры. Может быть, они уж давно друг друга заметили;
в театре,
в собрании встречались, танцевали, разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог знает
в какую даль, а что у нас под носом
делается, не видим. Оттого иногда…
Вихров очень хорошо видел
в этом направлении, что скоро и очень скоро
театр сделается одною пустою и даже не совсем веселою забавой и совершенно перестанет быть тем нравственным и умственным образователем, каким он был
в святые времена Мочалова, Щепкина и даже Каратыгина, потому что те стремились выразить перед зрителем человека, а не сословие и не только что смешили, но и плакать заставляли зрителя!
Если же присовокупить к этому, с одной стороны, ожидаемые впереди почести, начальственную признательность и, главное, репутацию отлично хитрого чиновника,
в случае удачного ловления, и, с другой стороны, позор и поношение, репутацию «мямли» и «колпака»,
в случае ловления неудачного, то без труда
сделаются понятными те бурные чувства, которых
театром становится сердце мало-мальски самолюбивого следователя.