Неточные совпадения
Дядя (со
стороны отца), который повез меня к нему уже казанским студентом на втором курсе,
В.
В.Боборыкин, был также
писатель, по агрономии, автор книжки «Письма о земледелии к новичку-хозяину».
Волга и нижегородская историческая старина, сохранившаяся
в тамошнем кремле, заложили
в душу будущего
писателя чувство связи с родиной, ее живописными
сторонами, ее тихой и истовой величавостью. Это сделалось само собою, без всяких особых «развиваний». Ни домашние, ни
в гимназии учителя, ни гувернеры никогда не водили нас по древним урочищам Нижнего, его церквам и башням с целью разъяснять нам, укреплять патриотическое или художественное чувство к родной
стороне. Это сложилось само собою.
И
в этой главе я буду останавливаться на тех
сторонах жизни, которые могли доставлять будущему
писателю всего больше жизненных черт того времени, поддерживать его наблюдательность, воспитывали
в нем интерес к воспроизведению жизни, давали толчок к более широкому умственному развитию не по одним только специальным познаниям, а
в смысле той universitas, какую я
в семь лет моих студенческих исканий,
в сущности, и прошел, побывав на трех факультетах; а четвертый, словесный, также не остался мне чуждым, и он-то и пересилил все остальное, так как я становился все более и более словесником, хотя и не прошел строго классической выучки.
Тема, как видите, весьма далекая от всех моих тогдашних первенствующих интересов как
писателя. Но материал достался мне стоящий, да вдобавок еще отвечавший общему настроению —
в сторону мира, деревни, крестьянства.
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"Русская беседа",
в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского
в своих двух знаменитых статьях. Островский сделался
в глазах молодой публики
писателем — обличителем всех темных
сторон русской жизни.
Но вся его жизнь прошла
в служении идее реального театра, и, кроме сценической литературы, которую он так слил с собственной судьбой, у него ничего не было такого же дорогого. От интересов общественного характера он стоял
в стороне, если они не касались театра или корпорации сценических
писателей. Остальное брала большая семья, а также и заботы о покачнувшемся здоровье.
Неточные совпадения
— Мне вредно лазить по лестницам, у меня ноги болят, — сказал он и поселился у
писателя в маленькой комнатке, где жила сестра жены его. Сестру устроили
в чулане. Мать нашла, что со
стороны дяди Якова бестактно жить не у нее, Варавка согласился:
— Позвольте мне объяснить, — требовательно попросил Никодим Иванович, и, когда Лютов, покосясь на него, замолчал, а Любаша, скорчив лицо гримаской, отскочила
в сторону,
писатель, покашляв
в рукав пиджака, авторитетно заговорил:
Она порылась
в своей опытности: там о второй любви никакого сведения не отыскалось. Вспомнила про авторитеты теток, старых дев, разных умниц, наконец
писателей, «мыслителей о любви», — со всех
сторон слышит неумолимый приговор: «Женщина истинно любит только однажды». И Обломов так изрек свой приговор. Вспомнила о Сонечке, как бы она отозвалась о второй любви, но от приезжих из России слышала, что приятельница ее перешла на третью…
О последней так много писалось тогда и, вероятно, еще будет писаться
в мемуарах современников, которые знали только одну казовую
сторону: исполнительные собрания с участием знаменитостей, симфонические вечера, литературные собеседования, юбилеи
писателей и артистов с крупными именами, о которых будут со временем писать…
В связи с ними будут, конечно, упоминать и Литературно-художественный кружок, насчитывавший более 700 членов и 54 875 посещений
в год.
Что такое,
в самом деле, литературная известность? Золя
в своих воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного
писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со
стороны невесты на бракосочетании его дочери. Дело происходило
в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял голову от своей книги и с большим интересом спросил: