Неточные совпадения
Только истинно артистическая
натура способна была на подобное разнообразие
в сценическом воспроизведении фигур, до такой степени непохожих одна на другую, как Шпекин и Ваня Бородкин.
Башни были все к тому времени обезображены крышами, которыми отсекли старинные украшения. Нам тогда об этом никто не рассказывал. Хорошо и то, что учитель рисования водил тех, кто получше рисует, снимать с
натуры кремль и церкви
в городе и Печерском монастыре.
Трудно мне было и тогда представить себе, что этот московский обыватель с
натурой и пошибом Собакевича состоял когда-то душою общества
в том кружке, где Герцен провел годы"Былого и дум". И его шекспиромания казалась мне совершенно неподходящей ко всему его бытовому habitus. И то сказать: по тогдашней же прибаутке, он более"перепер", чем"перевел"великого"Вилли".
Вероятно, Кетчер не мог не сознавать таланта и значения Островского, но ему, кроме разносной его
натуры и вкоренившейся
в него ругательной манеры, мешало запоздалое уже и тогда крайнее западничество, счеты с славянофилами, обида за европеизм, протест против купеческой «чуйки» и мужицкой «сермяги», которые начали водворяться на сцене и
в беллетристике.
Роль"старосты"
в смысле движения играл Михаэлис —
натурой и умом посильнее многих, типичный выученик тогдашней эпохи, чистокровный"нигилист", каким он явился у Тургенева, пошедший
в студенты из лицеистов, совершенно"опростивший"себя — вплоть до своего внешнего вида — при значительной, почти красивой наружности.
Тут я увидал, тоже впервые, что во мне нет никакой хозяйственной"жилки", что я не рожден собственником,что приобретательское скопидомство совсем не
в моей
натуре.
С первых ее слов, когда она начала репетировать (а играла она
в полную игру), ее задушевный голос и какая-то прозрачная искренность тона показали мне, как она подходит к лицу героини драмы и какая вообще эта
натура для исполнения не условной театральной «ingenue», а настоящей девической «наивности», то есть чистоты и правды той юной души, которая окажется способной проявить и всю гамму тяжелых переживаний, всю трепетность тех нравственных запросов, какие трагически доводят ее до ухода из жизни.
Фанни Александровна почему-то ужасно боялась за роль Верочки. Это было первое новое лицо,
в котором она выступала по возвращении из-за границы осенью. Мы с ней проходили роль у нее дома,
в ее кабинетике, задолго до начала репетиций. Она очень старалась, читала с чувством, поправляла себя, выслушивала кротко каждое замечание. Но у ней не было той смеси простой
натуры с порывами лиризма и захватывающей правды душевных переживаний Верочки.
Снетковой роль очень нравилась; но она, вероятно, сама почуяла, что у нее не та
натура и не тот вид женственного обаяния; да и внешность была уже не девушки, только что вышедшей из подростков, а молодой женщины, создавшей с таким успехом Катерину
в «Грозе».
И ничего этого я не знал, потому что был слишком"барское дитя", хотя и прошедшее долгую выучку студенческого учения. Доверчивость и вообще-то
в моей
натуре, а тут все-таки было многое заманчивое
в перспективе сделаться хозяином"толстого журнала", как тогда выражались. Входила сюда, конечно, и известная доля тщеславия — довольно, впрочем, понятного и извинительного.
В нем сидела,
в сущности, как поляки говорят,"шляхетная"
натура. Он искренно возмущался всем, что делалось тогда
в высших сферах — и
в бюрократии, и среди пишущей братии — антипатичного, дикого, неблаговидного и произвольного. Его тогдашний либерализм был искреннее и прямолинейнее, чем у Зарина и, тем более, у Щеглова. Идеями социализма он не увлекался, но
в деле свободомыслия любил называть себя"достаточным безбожником"и сочувствовал
в особенности польскому вопросу
в духе освободительном.
Такая черта
в духовной физиономии моего постоянного сотрудника способствовала нашему сближению, но только до известного предела. Мне не нравилось
в нем то, что он не свободен был от разных личных счетов и, если б я его больше слушал, способен был втянуть меня полегоньку
в тот двойственный вид полулиберализма, полуконсерватизма, который
в нем поддерживался его
натурой, раздражительной и саркастической, больше, чем твердо намеченным credo.
То, что
в его
натуре было консервативного и несколько озлобленного, сказалось
в его дальнейшей карьере. Он попал к Каткову
в"Московские ведомости", где вскоре занял влиятельное положение
в редакции. Он оказался публицистом и администратором, которым хозяин газеты очень дорожил, и после смерти Каткова был
в"Московских ведомостях"одним из первых номеров.
Мы с ним вели знакомство до отъезда моего за границу. Я бывал у него
в первое время довольно часто, он меня познакомил со своей первой женой, любил приглашать к себе и вести дома беседы со множеством анекдотов и случаев из личных воспоминаний. К его
натуре у меня никогда не лежало сердце; но между нами все-таки установился такой тон, который воздерживал от всего слишком неприятного.
Иван Грозный был как раз личность, которую он изучал как психолог и писатель. Его взгляд казался многим несколько парадоксальным; но несомненно, что
в Иване сидела своего рода художественная
натура на подкладке психопата и маньяка неограниченного самодержавия. Оценка москвичей, слишком преклонявшихся перед государственным значением Грозного, не могла удовлетворять Костомарова с его постоянным протестом и антипатией к московскому жестокому централизму.
Его живая беседа, полная фактов и суждений
в категорической форме, не давала впечатления цельной, сильной
натуры.
Это барство,
в лучшем культурном смысле, сейчас же чувствовалось — барство
натуры, образования и всей духовной повадки. Тургенев смотрел более барином и был тоже интеллигент высшей марки, но он, для людей нашей генерации и нашей складки, казался более «отцом», чем Герцен.
Горечи он не выказывал
в лирических, грустных или негодующих тирадах. Его
натура была слишком импульсивная и отзывчивая. Он всегда увлекался беседой, полон был воспоминаний, остроумных тирад, анекдотов и отзывчивости на злобу дня — и русскую, и тогдашнюю парижскую. Дома, у себя
в гостиной, он произносил длинные монологи, и каждому из нас было всегда ново и занимательно слушать его. Его темперамент по этой части
в русском был прямо изумителен.
У Герцена была такая же привычка прохаживаться насчет Тургенева, как у другого его приятеля, Григоровича, который и до смерти, и после смерти Тургенева был неистощим
в анекдотах и юмористических определениях
натуры и характера Ивана Сергеевича. Но с Григоровичем можно было и до смерти сохранять внешнее приятельство, а с такой личностью, как Герцен, принципиальнаярознь должна была рано или поздно всплыть наверх, что и случилось.
Этот рассказ как нельзя лучше давал характерную черту
натуры Гончарова, его постоянной боязни попасть
в какое-нибудь неловкое положение, что с годами еще усилилось.
Не думаю, чтобы они были когда-либо задушевными приятелями. Правда, они были люди одной эпохи (Некрасов немного постарше Салтыкова), но
в них не чувствовалось сходства ни
в складе
натур, ни
в общей повадке, ни
в тех настроениях, которые дали им их писательскую физиономию. Если оба были обличители общественного зла, то
в Некрасове все еще и тогда жил поэт, способный на лирические порывы, а Салтыков уже ушел
в свой систематический сарказм и разъедающий анализ тогдашнего строя русской жизни.
Нет личности и фигуры
в нелегальном мире русской интеллигенции более яркой и даровитой, чем этот москвич 30-х годов, сочетавший
в себе все самые выдающиеся свойства великорусской
натуры, хотя он и был незаконное чадо от сожительства немки с барином из рода Яковлевых, которые вместе с Шереметьевыми и Боборыкиными происходят от некоего Комбиллы, пришедшего"из Прусс"(то есть от балтийских славян) со своей дружиной
в княжение Симеона Гордого.
В конце прошлого, 1916 года я задумал и кончил этюд:"Толстой как вероучитель", где я даю мою объективную и, смею думать, беспристрастную оценку его
натуры, мировоззрения и всего его credo с точки зрения научно-философского анализа и синтеза.
Неточные совпадения
Портрет Анны, одно и то же и писанное с
натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и
в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Он живо вспомнил все те часто повторявшиеся случаи необходимости лжи и обмана, которые были так противны его
натуре; вспомнил особенно живо не paз замеченное
в ней чувство стыда за эту необходимость обмана и лжи.
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается
в том, что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен быть у всякого человека, стоящего на известной степени образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты
натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
Левин помнил, как
в то время, когда Николай был
в периоде набожности, постов, монахов, служб церковных, когда он искал
в религии помощи, узды на свою страстную
натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все с ужасом и омерзением отвернулись.
Избранная Вронским роль с переездом
в палаццо удалась совершенно, и, познакомившись чрез посредство Голенищева с некоторыми интересными лицами, первое время он был спокоен. Он писал под руководством итальянского профессора живописи этюды с
натуры и занимался средневековою итальянскою жизнью. Средневековая итальянская жизнь
в последнее время так прельстила Вронского, что он даже шляпу и плед через плечо стал носить по-средневековски, что очень шло к нему.