Неточные совпадения
Так протянулось еще два месяца. Вдруг психиатра назначают директором образцового дома умалишенных
в одной из соседних губерний. Приехал Иван Прокофьев и стал умолять доктора перевести и его Васю туда же. С
отцом Теркин мрачно молчал, но ему
удалось написать и передать ему записочку
в три слова: «Папенька, все обойдется».
Чувство пренебрежительного превосходства не допустило его больше до низких ощущений стародавней обиды за себя и за своего названого
отца… Издали снимет он шляпу и поклонится его памяти, глядя на погост около земляного вала, где не
удалось лечь Ивану Прокофьичу. Косточки его, хоть и
в другом месте, радостно встрепенутся. Его Вася, штрафной школьник, позорно наказанный его «ворогами», идет по Волге на всех парах…
Все они ругали бывшего старшину Малмыжского, которому
удалось поставить себе
в преемники своего подручного, такого же «выжигу» и «мошейника», и через него он по-прежнему мутит на сходах и, разжившись теперь достаточно, продолжает представлять из себя «
отца — благодетеля» кладенецкой «гольтепы», спаивает ее, когда нужно, якобы стоит за ее нужды, а на самом деле только обдирает, как самый злостный паук, и науськивает на тех, кто уже больше пятнадцати лет желает перейти на городовое положение.
Неточные совпадения
Дмитрий рассказал, что Кутузов сын небогатого и разорившегося деревенского мельника, был сельским учителем два года, за это время подготовился
в казанский университет, откуда его, через год, удалили за участие
в студенческих волнениях, но еще через год, при помощи
отца Елизаветы Спивак, уездного предводителя дворянства, ему снова
удалось поступить
в университет.
Я перепугался: бал и обед!
В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось
удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед!
Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был
в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который был еще
в Саймонстоуне, мы отправились
в Капштат.
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («много, дескать, молчит и много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что стал его ужасно часто обнимать и целовать, не далее как через две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами,
в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не
удавалось такому, как он, никого любить…
Явясь по двадцатому году к
отцу, положительно
в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча
удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому бы то ни было.
— Делайте, что хотите, — отвечал им сухо Дубровский, — я здесь уже не хозяин. — С этим словом он
удалился в комнату
отца своего и запер за собою дверь.