Неточные совпадения
Он не любит своего
села и давно не любил, с
той самой поры, как стал понимать, что вокруг него делается.
Лицо Теркина заметно хмурилось, и глаза темнели. Старая обида на крестьянский мир
села Кладенца забурлила в нем. Еще удивительно, как он мог в таком тоне говорить с Борисом Петровичем о мужицкой душе вообще. И всякий раз, как он нападет на эти думы, ему ничуть не стыдно
того, что он пошел по деловой части, что ему страстно хочется быть при большом капитале, ворочать вот на этой самой Волге миллионным делом.
Когда они встретились и
сели на скамью, один поцелуй и несколько любовных слов — вот и все, чем они обменялись… Их стесняло
то, что они на виду у всех, хотя никто еще не зашел в садик. Теркин хотел сейчас же сказать ей, зачем она не приехала к нему в гостиницу, но вспомнил, что она просила его в письме на
том не настаивать.
Проходили мимо гористых берегов, покрытых лесом почти вровень с водою. Теркин
сел у кормы, как раз в
том месте, где русло сузилось и от лесистых краев нагорного берега пошли тени. — Василию Ивановичу! — окликнул его сверху жирным, добродушным звуком капитан Кузьмичев. Как почивали?
Ему в самом деле было приятно, что он совершенно неожиданно попал на «Бирюч». Ему казалось только странным, почему этот пароход так поздно пришел в
тот губернский город, где он сегодня чем свет
сел на него.
Нет-нет и поднимется в нем совесть, и он готов покаяться отцу Вениамину в своем притворстве.
Тот действительно был страдалец, а он — обманщик. Его удерживало неприязненное чувство к «долгополой породе» еще с детства, когда он босиком бегал по улицам и издали кидал всякие обидные прозвища дьячкам и пономарям двух церквей
села Кладенца.
И вот в таких-то фантазиях и сказывался его «пунктик». Совсем нелепых, диких вещей, если их брать отдельно, у него не выходило; но все его мечтания принимали огромные размеры, и всего чаще трудно было догадаться, о чем, собственно, он толкует,
тем более что Капитон беспрестанно вплетал воспоминания из полковой жизни по городам и
селам, в лагерях, на маневрах, разговаривал вслух с своими товарищами и начальниками, точно будто они стояли тут перед ним.
И все испытанное прежде стушевалось перед
тем, через что прошел он на родине, в
селе Кладенце.
— Поверите ли, — отозвался Теркин, сдерживая звук голоса, — ведь больше десяти лет минуло с
той поры — и так меня всего захватило!.. Вот проходил и просидел на палубе часа два. Уж солнце
садиться стало. А я ничего и не заметил, где шли, какими местами.
Ему страстно захотелось кинуть «наглецу» что-нибудь позорящее. Он слыхал о притворном умопомешательстве Теркина, но не знал про
то, что его высекли в
селе.
Но страх его сейчас же отлетел. Вид Перновского, звук голоса, вся посадка разжигали его. Пускай
тот намекнет на розги. Это ему развяжет руки. Выпей он стакан-другой вина — и он сам бы рассказал и при Кузьмичеве, через что прошел он в
селе Кладенце.
Теркин отошел к борту и оттуда, не принимая участия в
том, чт/о происходило дальше,
сел на скамью и смотрел.
Ему не хотелось выставляться. Он был не один. С ним ехала Серафима. Дня за три перед
тем они
сели на этот пароход ночью. Она ушла от мужа, как только похоронили ее отца, оставила письмо, муж играл в клубе, — и взяла с собою один чемодан и сумку.
Глаза Теркина мечтательно глядели вдоль лощины, откуда белая пелена уже исчезла под теплом утренних лучей. Он стал припоминать свои детские ощущения, когда он лазил на колокольню
села Заводное. Тогда такая усадьба казалась ему чем-то сказочным, вроде
тех сокровищ и чертогов, что вставали перед ним, еще перед поступлением в гимназию, над разрозненной частью «Тысячи и одной ночи».
И сразу же в эти последние дни августа привалило к нему столько груза и пассажиров, что сегодня, полчаса до отхода, хозяин его дал приказание больше не грузить, боясь
сесть за Сормовом, на
том перекате, где он сам сидел на «Бирюче».
— Скусно! — выговорила она по-волжски и дурачливо покривила носом. — Господи! Он сконфузился… Что, мол, из Большовой стало. Была великосветская ingenue… а тут вдруг мужик мужиком. Эх, голубчик! С
тех пор много воды утекло. Моя специальность — бабы да девки. Вот сегодня в «Ночном» увидите меня, так ахнете. Это я у вас на Волге навострилась, от Астрахани до Рыбинска включительно. Ну,
садитесь, гость будете!..
— Да, как я! Вы тогда, я думаю,
сели на пароход да дорогой меня честили: «хотел, мол, под уголовщину подвести, жулик, волк в овечьей шкуре…» Что ж!.. Оно на
то смахивало. Человеку вы уж не верили,
тому прежнему Усатину, которому все Поволжье верило. И вот, видите, я на скамью подсудимых не попал. Если кто и поплатился,
то я же.
Не
садитесь между двух стульев, не обманывайте самого себя, не мечтайте о
том, чтобы подражать дельцам, какие во Франции были в школе сансимонистов.
Его потянуло в деревню. Дороги он не знал как следует. Она должна лежать на берегу речки, левее, а внизу, по
ту сторону моста,
село и церковь. Так рассказывал ему кучер.
На террасе он сейчас же
сел. Утомление от быстрой ходьбы отняло половину беспокойства за
то, какой разговор может выйти между ними. Он не желал расспрашивать, где она побывала в посаде, у кого обедала. Там и трактира порядочного нет. Разве из пароходских у кого-нибудь… Так она ни с кем почти не знакома.
На носовой палубе сидел Теркин и курил, накинув на себя пальто-крылатку. Он не угодил вверх по Волге на собственном пароходе «Батрак».
Тот ушел в самый день его приезда в Нижний из Москвы. Да так и лучше было. Ему хотелось попасть в свое родное
село как можно скромнее, безвестным пассажиром. Его пароход, правда, не всегда и останавливался у Кладенца.
«У Николая-чудотворца», — тотчас подумал Теркин и стал прислушиваться. Пробило двенадцать. И этот звон часов навеял на него настроение сродни
тому, с каким он сидел в Гефсимании на ступеньках старой деревянной церкви… Захотелось помириться с родным
селом, потянуло на порядок, взглянуть на домишко Теркиных, если он еще не развалился.
Кладенец разросся за последние десять лет; но старая сердцевина с базарными рядами почти что не изменилась. Древнее
село стояло на двух высоких крутизнах в котловине между ними, шедшей справа налево. По этой котловине вилась бревенчатая улица книзу, на пристань, и кончалась за полверсты от
того места береговой низины, где останавливались пароходы.
Село кишит скупщиками, и крупными, и мелюзгой, и все почти из местных крестьян, даже и
те, чт/о значатся мещанами и купцами.
Монастырь стал изливать на язычников свет учения Христа, князья радели о нем и не одну сотню лет сидели на своей отчине и дедине — вплоть до
того часа, когда Москва протянула и в эту сторону свою загребущую лапу, и княжеский стольный город перешел в воеводский, а там в посад, а там и в простое торговое
село.
— На собственном пароходе изволили прибыть? — спросил приветливо настоятель,
садясь около гостя, на краю дивана; взял в руки блюдечко, потом пояснил остальным: — Василий Иваныч — хозяин парохода «Батрак», в
том же товариществе… знаете, отец казначей… мы еще на ярмарку бежали… на одном… кажется, «Бирюч» прозывается… прошлым годом?
Земец, знакомый Теркина, выдал его: прописал в своем письме, что он — пароходчик. Теркину не хотелось до поры до времени выставляться, да и не с
тем он шел сюда, в келью игумена. Он мечтал совсем о другой беседе: с глазу на глаз, где ему легко бы было излить
то, что его погнало в родное
село. А так, сразу, он попадал на зарубку самых заурядных обывательских разговоров… Он даже начал чуть заметно краснеть.
— С нашим древним
селом желаете ознакомиться? —
тем же басом спросил становой и довольно молодцевато, почти по-военному, перевел высокими своими плечами.
Все эти разоблачения перенесли гостя к
тому времени, когда, бывало, покойный Иван Прокофьич весь раскраснеется и с пылающими глазами
то вскочит с места,
то опять
сядет, руками воздух режет и говорит, говорит… Конца его речам нет…
Опять очутился он на
том самом месте вала, где на него нашли думы о судьбах Кладенца, перед посещением монастыря. Поднялся он рано, когда его хозяин еще спал, и долго бродил по
селу, дожидался часа идти искать домик вдовы почтмейстера Аршаулова. Может быть, сын ее уже приехал из губернского города.
На самом юру, по
ту сторону торговой улицы, ближе к месту, где пристают пароходы, усталый присел Теркин. Он пошел от Аршаулова бродить по
селу. Спать он не мог и не хотел попадать к часу ужина своего хозяина. Мохова.
Слыхала она от тетки и от няньки Федосеевны, что эту усадьбу — она называется также Заводное, как и
то большое
село, за Волгой — отец получил от дальнего родственника вместе с лесом.
— В Париже. Но сюда будет в скором времени, сдержанно и с игрой в глазах выговорил Первач. — И торопит таксаторской работой…
той дачи, что позади
села Заводного; туда к урочищу Перелог.
—
Сядьте,
сядьте! — усаживал ее Теркин, не выпуская ее рук из своих. — Лгать не умеете! Милая… Вы ведь ребеночек. Дитятко! — так на деревне говорят. Не
то что мы все, великие грешники!