Неточные совпадения
— Хорош! — повторила она страстным шепотом, нагнулась к нему лицом и сжала сильнее его
руку. Вася! так он мне противен… Голоса — и того не могу выносить: шепелявит, по-барски мямлит. — Она сделала гримасу. — И такого человека, лентяя, картежника, совершенную пустушку, считают отличным чиновником, важные дела ему поручали, в товарищи прокурора пролез под носом у других следователей.
Один чуть не двадцать лет на службе в уезде…
Звуки ругательного слова гулко раздались в воздухе… Учитель вскочил, схватился
одной рукой за угол кафедры, а другой оттолкнул Теркина…
Лицо Перновского становилось совсем красным, влажное от чая и душевного волнения. Глаза бегали с
одной стороны на другую; чуть заметные брови он то подымал, то сдвигал на переносице. Злобность всплыла в нем и держала его точно в тисках, вместе с предчувствием скандала. Он видел, что попался в
руки «теплых ребят», что они неспроста обсели его и повели разговор в таком тоне.
Небывалое волнение охватило ее, когда она наклонилась к нему и взяла
руку, уже налитую водой, холодную. Перед ней полумертвец, а она боится, как бы он не проник ей в душу, каким-нибудь
одним вопросом не распознал: с какими затаенными мыслями стоят они с матерью у его кровати.
Когда Серафима надела капот — голубой с кружевом, еще из своего приданого — и подошла к трюмо, чтобы распустить косу, она, при свете
одной свечи, стоявшей на ночном столике между двумя кроватями, глядела на отражение спальни в зеркале и на свою светлую, рослую фигуру, с обнаженной шеей и полуоткрытыми
руками.
Серафима сладко потянулась и свои белые обнаженные
руки закинула за спину.
Одна нога в атласной черной туфле с цветным бантом свесилась с кушетки. Муж ее возбужденно прошелся по гостиной и щелкнул несколько раз языком. С этой противной для нее привычкой она не могла помириться.
И когда он опять протянул к ней обе
руки со слащавой гримасой брезгливого рта, она отдалила его коленями и
одним движением поднялась.
— Но я так, из
рук в
руки от тебя,
одной тысячи не приму, пока ты к ней не обратишься… Да и то мне тяжко будет одолжаться из такого источника.
Теркин провел ее под
руки, но не сел рядом с ней, а стал разбирать нарезки
одной из берез.
И вдруг она, высвободив
одну руку, провела ею по своим губам, как делают бабы и деревенские девки, когда напьются квасу или проглотят стаканчик водки.
— Вот что я вам скажу, Кузьмичев, — искренней нотой начал он, кладя ему
руку на колено. — Спасибо за то, что вы меня человеком другого покроя считаете… И я перед вами кругом виноват. Зарылся…
Одно слово!.. Хорошо еще, что можно наладить дело. Угодно, чтобы я отъявился к следователю? Для этого охотно останусь на сутки.
— Охота!.. Так вот, видишь, старец-то, как помирать стал, и оставил мешочек начетчику, разумеется, мужику… фамилию я забыла… И начал этот мешок с сухариками переходить из
рук в
руки, от
одного начетчика к другому, по завещанию. Разумеется, прежние — то кусочки, от агнца-то, давно перевелись, а только крошки запекали в просвиры и резали потом на новые кусочки и сушили.
— Где ты их возьмешь? Есть ли они у тебя вот в настоящую минуту?.. Из десяти с лишком тысяч, чт/о у меня на
руках остались,
одной трети даже нет. — Додадим!
За обедом Вася не сказал ей ни
одного ласкового слова. Протяни он ей
руку, взгляни на нее помягче, и она, конечно бы, «растаяла».
Он держал ее за обе
руки и чувствовал во всем ее теле приметное трепетание. С этим трепетом и в его душу проникла нежность и умиленное чувство преклонения. Ничего такого ни
одна женщина еще не вызывала в нем.
— Не нравится тебе? Потерпи! Я долго томить не буду… Ну, ничего настоящего я не добыла… Тебе, быть может, это и на
руку?.. Кидалась даже к москательщикам…
Один меня на смех поднял. Вообразила, что найду другое что… такое же действительное… У часовщика нашла… Самый дамский инструмент… Бульдогом прозывается.
На кровати Калерия в ночной кофте, с распущенными волосами, откинулась к стене, спустила ноги и схватилась
одной рукой за левое плечо. На белье выступила кровь. Она уже не стонала и только другой
рукой силилась прикрыться одеялом.
Ни
одной минуты не смущала Теркина боязнь, как бы Серафима «не наложила на себя
рук». Он спал крепко, проснулся в седьмом часу и, когда спросил себя: «как же с ней теперь быть?» — на сердце у него не дрогнуло жалости. Прощать ей он не хотел, именно не хотел, а не то, что не мог… И жить он с ней не будет, пускай себе едет на все четыре стороны.
Она могла обозвать его
одним из тех прозвищ, что бросали ему в детстве! В глазах у него помутилось… Но
рука не поднялась. Ударить он не мог. Эта женщина упала в его глазах так низко, что чувство отвращения покрыло все остальное.
Все это вылетело у него стремительно, и пять минут спустя он уже не помнил того, что сказал.
Одно его смутно пугало: как бы не дойти опять до высшего припадка гнева и такой же злобы, какая у нее была к Калерии, и не задушить ее
руками тут же, среди бела дня.
Карлик замечал, что у барина к ней большое влечение. От его детских круглых глаз не укрылось ни
одно выражение лица Теркина, когда он говорил с Калерией, брал ее
руку, встречал и провожал ее… Только он не мог ответить за барина, какое влечение имеет он к ней: «по плоти» или «по духу».
Говоря это, он почувствовал, как умиленное чувство неудержимо влечет его к Калерии.
Руки протягивались к ней… Как бы он схватил ее за голову и покрыл поцелуями… Еще
одно мгновение — и он прошептал бы ей: «Останься здесь!.. Ненаглядная моя!.. Тебя Бог послал быть мне подругой! Тебя я поведу к алтарю!»
— На собственном пароходе изволили прибыть? — спросил приветливо настоятель, садясь около гостя, на краю дивана; взял в
руки блюдечко, потом пояснил остальным: — Василий Иваныч — хозяин парохода «Батрак», в том же товариществе… знаете, отец казначей… мы еще на ярмарку бежали… на
одном… кажется, «Бирюч» прозывается… прошлым годом?
— Наш знакомец, — заговорил еще бойчее настоятель, — извещает меня про
одно дело, касающееся обители, — он повел головою в сторону казначея, — и всячески обнадеживает насчет нашего ходатайства в губернской управе по вопросу о субсидии для училища. — Казначей крякнул. — Вдвое лестно было познакомиться! — Настоятель повернулся к гостю, указывая на него
рукой, прибавил опять в сторону казначея: — Им желательно было и нашу обитель посетить.
В креслице качель сидела и покачивалась в короткой темной кофточке и клетчатой юбке, с шапочкой на голове, девушка лет восемнадцати, не очень рослая. Свежие щеки отзывались еще детством — и голубые глаза, и волнистые светлые волосы, низко спадавшие на лоб.
Руки и ноги свои, маленькие и также по-детски пухлые, она неторопливо приводила в движение, а пальцами
рук, без перчаток, перебирала, держась ими за веревки, и раскачивала то
одной, то другой ногой.
Кончик носка мужской ботинки Саня продолжала чувствовать и не отнимала своей ножки; она застыла в
одной позе и только правой
рукой подносила ко рту ложку со щами.
Сане не хочется подпевать. Она откинулась на спинку стула. Ее левая
рука совсем во власти Николая Никанорыча. Он подносит ее высоко к своим губам и целует. Это заставило ее выпрямиться, а потом нагнуть голову. Кажется, она его поцеловала в щеку… так прямо, при тетке. Но будь они
одни, она бы схватила его за голову и расцеловала бы. Сердит и страшен Говор волн… разливается тетка, и голос ее замирает на последнем двустишии: Прости, мой друг! Лети, мой челн!
Ему не сиделось на месте. Он начал прохаживаться мимо клумб по
одной из аллей четырехугольника и, от чувства душевного довольства, потирал беспрестанно
руки.
Чуть-чуть дотронулся он до ее
руки, немного ниже локтя. Серафима, точно от укола, повернулась к нему от
одного прикосновения.
— Да-а, — протянула она глухо и поникла головой.
Руки тотчас же опустились, и опять она уперла их ладонями в траву. — Я знала, Вася… могла предвидеть… Вы, мужчины, не то, что мы. Но я ничего не требую! Пойми! Ничего!.. Только не гони. Ведь ты
один… свободен… Если ты никого еще не полюбил, позволь мне дышать около тебя! Ведь не противна же я тебе?.. Не урод… Ты молодой…
Этот возглас вырвался у Сани порывисто, вместе с движением головы, которую она еще сильнее отвернула, и
одну руку высвободила, чтобы вынуть платок и утереть глаза.
— А вы скажите-ка мне, Антон Пантелеич, только без утайки, — вы небось думаете, что я тестюшку-то поддел, по-делецки: сначала
руки дочери попросил; а, мол, откажешь — не куплю у тебя ни
одной десятины.
Из-за колючих ветвей лесного шиповника, покрытого цветами, выглянуло широкое лицо Хрящева. В
одной руке он держал что-то блестящее.
Кричал Хрящев, пеший, весь черный, в
одной рубашке, с березовой обгорелой ветвью в
руке. Он схватил лошадь под уздцы и сильно дернул ее. Не успела она перепрыгнуть через подъем почвы, как огненный круг замкнулся.
— Нет, позвольте! — отстранил его
одной рукой Аршаулов и порывисто подался вперед всем туловищем.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет
рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни
один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул
рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В
одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Дрожу, гляжу на лекаря: // Рукавчики засучены, // Грудь фартуком завешана, // В
одной руке — широкий нож, // В другой ручник — и кровь на нем, // А на носу очки!