Неточные совпадения
Во всем этом он способен был повиниться Борису Петровичу, если бы разговор принял такой оборот. И спроси его тот: «Почему же вы не хотите послужить меньшей братии? Зачем стремитесь так к денежной силе?» — он не
стал бы лгать, не начал бы уверять его, что так он
живет до поры до времени, что это только средство служить народу.
И он забыл, что она «мужняя жена», и ни разу не спросил ее про то, как она
живет, счастлива ли, хотя и не мог не сообразить, что из раскольничьего дома, наверно, ушла она если не тайком, то и не с полного согласия родителей. Тот барин, правовед, мог, конечно, рассчитывать на приданое, но она вряд ли
стала его женой из какого-нибудь расчета.
При гимназии состоял пансион, учрежденный на дворянские деньги. Детей разночинцев туда не принимали — исключение делали для некоторых семей в городе из именитых купцов. Дворяне
жили в смежном здании, приходили в классы в курточках, за что немало над ними потешались, и потом уже
стали носить блузы.
Жутко ей перед матерью за «любовника», но теперь она больше не
станет смущаться: узнает мать или нет — ей от судьбы своей не уйти. И с Рудичем она
жить будет только до той минуты, когда им с матерью достанется то, что лежит в потаенном ящике отцовской шкатулки.
Зачем бежать? Почему не сказать мужу прямо: «Не хочу с тобой
жить, люблю другого и ухожу к нему?» Так будет прямее и выгоднее. Все
станут на ее сторону, когда узнают, что он проиграл ее состояние. Да и не малое удовольствие — кинуть ему прямо в лицо свой приговор. «А потом довести до развода и обвенчаться с Васей… Нынче такой исход самое обыкновенное дело. Не Бог знает что и стоит, каких — нибудь три, много четыре тысячи!» — подумала Серафима.
На душе
стало так скверно, что он жаждал видеть и слышать Марию Стюарт, только бы уйти от целой вереницы вопросов о своем чувстве к Серафиме. Ведь всего год прошел, как они
живут вместе, всего один год!
И если б он сам вдруг переменился,
стал бы
жить и поступать только «по — божески», разве Серафима поддержала бы его?
Наплыв хороших, смелых чувств всколыхнул широкую грудь Теркина. Он подумал сейчас же о Серафиме. Как бы она одобрила его поведение? И не мог ответить за нее… Кто ее знает? Быть может, с тех пор он и «зарылся», как
стал жить с нею…
— Успеется, Василий Иваныч… Ведь я еще
поживу у вас, если не
станете гнать.
Она мечтала о небольшой приходящей лечебнице для детей на окраинах своего родного города, так чтобы и подгородным крестьянам сподручно было носить туда больных, и городским жителям. Если управа и не поддержит ее ежегодным пособием, то хоть врача добудет она дарового, а сама
станет там
жить и всем заведовать. Найдутся, Бог даст, и частные жертвователи из купечества. Можно будет завести несколько кроваток или нечто вроде ясель для детей рабочего городского люда.
Но Теркин уже вскочил и сейчас все вспомнил. Лег он, дождавшись Калерии, в большом волнении. Она его успокоила, сказала, что мальчик еще
жив, а остальные дети с слабыми формами поветрия. Серафима прошла прямо к себе из лесу. Он ее не
стал ждать и ушел наверх, и как только разделся, так и заснул крепко. Не хотел он новых сцен и решил утром рано уехать в посад, искать доктора и побывать у местных властей.
— Нет, скрыл, и это скверно, знаю! Но тогда-то я догадался, что сердцем моим она уже не владеет, не трогает меня, нет в ней чего-то особенного, — он чуть было не обмолвился: «того, что в вас есть». — Если б не ее ревность и не наш разрыв, я бы
жил с ней, даже и в законном браке, без высшей душевной связи, и всякому моему хищничеству она
стала бы поблажать. Вас она всегда ненавидела, а здесь впервые почуяла, что ей нельзя с вами тягаться.
Тут было у места расспросить его про Аршаулова. Становой не
стал ежиться или принимать официальный тон, а довольно добродушно сообщил гостю, что Аршаулов водворен сюда,
проживает у старухи матери, чуть
жив, в большой бедности; в настоящее время, с разрешения губернского начальства, находится «в губернии», но должен на днях вернуться. Он растолковал Теркину, где находится и домик почтмейстерской вдовы.
Теркин поражен был остатками красоты ее совсем желтого, точно костяного лица. Только одни глаза с сильными впадинами и
жили в этой мумии. Она взглянула на него молча и долго не отводила взгляда… Ему
стало даже жутко.
С тех пор он опять
стал ее младшим братом,
жил под ее надзором.
И выходит, что ей не придется
жить здесь барыней. Вдруг как и ничего не останется от обоих имений?.. Неужели Николай Никанорыч от этого и
стал так обращаться с нею? Давит ногу под столом, точно свою собственность, а смотрит совсем в другую сторону… Бесприданницы ему не нужно… Он может влюбить в себя и не такую дурочку, как она.
— Это точно. И по ним можно диагноз свой поставить, по-медицински выражаясь. Но те сами вроде песьих мух или жуков, питающихся навозом и падалью. А эти — чистые птицы, долголетние и большого разума. Дрозд умнее попугая и
стал бы говорить промежду собою, если б он с первых дней своего бытия с людьми
жил в ежедневном общении.
И он за это не оставит. Не такой человек. Сейчас видно, какой он души. Успокоит ее на старости. И все здесь в доме и в саду будет заново улажено и отделано. Слышала она, что в верхнем ярусе откроют школу, внизу, по летам, сами
станут жить. Ее во флигеле оставят; а те — вороны с братцем — переберутся в другую усадьбу. По своей доброте Василий Иванович позволил им оставаться в Заводном; купчая уже сделана, это она знает. Сам он ютится пока в одной комнате флигеля, рядом с нею.
Неточные совпадения
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не
станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, //
Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
Цыфиркин. А наш брат и век так
живет. Дела не делай, от дела не бегай. Вот беда нашему брату, как кормят плохо, как сегодни к здешнему обеду провианту не
стало…
Таким образом
прожили еще с неделю, но потом опять
стали помирать.
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте
жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте и сейте, ешьте и пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать не
стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!