Неточные совпадения
Из-под нее темно — русые
волосы вились на висках; борода
была белокурее, с рыжиной, двумя клиньями, старательно подстриженная.
Ее возглас: «глупости какие!» отвлек его сразу совсем к другим чувствам и образам. Как похоже произнесла она этот звук «глупости», такими же вздрагивающими грудными нотами! Может, и
поет она таким же низковатым голосом? И в чертах лица
есть что-то общее, — только у нее пепельного цвета плоские
волосы, растрепанные теперь от ветерка, поднявшегося на палубе к вечеру, а у той — как смоль черные и слегка волнистые. И стан как будто похож, сколько можно
было видеть снизу, и рост также.
— Она, положим, не стриженая, — поправила Серафима, — а
волосы долгие носит, все хочет в ангельском чине
быть, — прибавила она, и в голосе заслышалось что-то злобное.
Среднего роста, сутулый, с перекошенным левым плечом, бритое и прыщавое лицо, белобрысые усики, воспаленные глаза и гнилые зубы,
волосы длинные, за уши. И на нем
был «спинжак», только другого цвета, а поверх чуйка, накинутая на плечи, вязаный шарф и большие сапоги. Он постоянно откашливался, плевал и курил папиросу. Под левой мышкой держал он тетрадь в переплете.
Негодующие крики Ивана Прокофьева слышны ему до сих пор. И внешность отца осталась в его сердце, какою она
была в ту минуту: широкое серое пальто, черный галстук, под самый подбородок, пуховая смятая шляпа, огромный рост, возбужденное неправильное лицо, выпуклый лоб с пробором низких
волос, нос луковкой, огромные глаза, борода полуседая двумя мочалками.
Матрена Ниловна не передала дочери своей наружности.
Волос из-под надвинутого на лоб платка не
было видно, но они у нее оставались по-прежнему русые, цвета орехового дерева, густые, гладкие и без седины. Брови, такого же цвета, двумя густыми кистями лежали над выпуклостями глазных орбит. Проницательные и впалые глаза, серые, тенистые, с крапинками на зрачках, особенно молодили ее. В крупном свежем рту сохранились зубы, твердые и белые, подбородок слегка двоился.
На лицо его падало довольно свету из окна передней, — лицо моложаво-обрюзглое, овальное, бритое, кроме длинных и тонких усов; что-то актерское
было в этом лице, в глазах с опухлыми веками, в прямом коротком носе, в гримасе рта. Он один во всем городе вставлял в левый глаз монокль. Темно-русые
волосы заметно редели на голове.
Дубенский не договорил, стиснул руку Теркина и быстро зашагал к двери в переднюю.
Волосы его
были в беспорядке, все лицо влажное.
Ее руки и ноги усиленно работали, голова поднималась над уровнем воды, и распустившиеся
волосы покрывали ей почти все лицо. Они
были уже в нескольких аршинах от берега. Их ноги начали задевать за песок.
Он глядел на нее, белую и стройную, в падающих золотистых
волосах, и слезы подступали к глазам. В словах ее
было прозрение в его душу, как будто она читала в ней.
Он не прерывал ее. Тон ее делался проще.
Было что-то в ее рассказе и чудн/ое, и наводившее на него род нервного усыпления, как бывало в детстве, когда ему долго стригли
волосы.
Серафима вырывалась от Теркина — на ней
был пеньюар — и правой рукой как будто силилась нанести удар по направлению к Калерии. Вся она дрожала, из горла выходил хрип. Зрачками она тихо поводила, грудь колыхалась, спутанные
волосы покрывали лоб.
— Вы к Егору Евстигнееву? — спросил он его и вскинул
волосами, спустившимися у него на лоб. Маковка
была также выстрижена.
Послышались шлепающие шаги, и к Теркину вышла старушка, очень бедно, не по-крестьянски одетая, видом няня, без чепца, с седыми как лунь
волосами, завернутыми в косичку на маковке, маленького роста, сгорбленная, опрятная. Старый клетчатый платок накинут
был на ситцевый капот. — Господин Аршаулов? — переспросил Теркин. — Здесь, если не ошибаюсь?
На ломберном столе ютилась низенькая лампочка, издавая запах керосина. Комната стояла в полутьме. Но Теркину, сидевшему рядом с Аршауловым на кушетке, лицо хозяина
было отчетливо видно. Глаза вспыхивали во впадинах, впалые щеки заострились на скулах,
волосы сильно седели и на неправильном черепе и в длинной бороде. Он смотрел старообразно и весь горбился под пледом, надетым на рабочую блузу.
Роста он
был очень большого, вершков десяти с лишком, худощавый, узкий в плечах, с очень маленькой круглой головой, белокурый. Мелкие черты завялого лица не шли к такому росту. Он носил жидкие усики и брил бороду. Рот с плохими зубами ущемлялся в постоянную кисловатую усмешку. Плоские редкие
волосы он разделял на, лбу прямым пробором и зачесывал на височках. Голову держал он высоко, немного закидывая, и ходил почти не сгибая колен.
Неточные совпадения
«
Поют они без голосу, // А слушать — дрожь по
волосу!» — // Сказал другой мужик.
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья,
ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже
ели. Распустивши
волоса по ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
Видно
было, как брызгали на него искры, словно обливали, как занялись на нем
волосы, как он сначала тушил их, потом вдруг закружился на одном месте…
Вспомнили, что еще при Владимире Красном Солнышке некоторые вышедшие из употребления боги
были сданы в архив, бросились туда и вытащили двух: Перуна и
Волоса.
Парамошу нельзя
было узнать; он расчесал себе
волосы, завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела и в этом виде ходил по школам и громил тех, которые надеются на князя мира сего.