Иван Прокофьич, прощаясь с приемышем, сказал ему: — Вася!.. Ты хоть не кровный мой сын, а весь в меня! Мать сильно сокрушалась, лежала разбитая, целые дни разливалась-плакала. Это Теркина еще больше мозжило, и как только уехал домой отец, ему начало делаться хуже. Хоть он все время
был на ногах, но доктор определил воспаление легкого.
Неточные совпадения
— Читывал и я, Борис Петрович, про эту самую дифференциацию. Но до купона-то мужику — ох, как далеко! От нищенства и пропойства надо ему уйти первым делом, и не встанет он нигде
на ноги, коли не
будет у него своего закона, который бы все его крестьянское естество захватывал.
— Пожалуйте, Борис Петрович! Мне, грешным делом, соснуть маленько хочется. В Нижнем-то надо
на ногах быть до поздней ночи. Вы ведь до Нижнего?
Картина
на первый взгляд самая обыкновенная. Бродят женщины, иные в ситцевых распашных капотах, а то просто в длинных рубахах, простоволосые или покрытые платками; некоторые о босу
ногу сидят и
на земле или валяются,
поют, бормочут. Но когда он, не отрывая глаза от щели в заборе, стал вглядываться в этих женщин, еще незнакомый ему ужас безумия заползал ему внутрь, и губы его явственно вздрагивали.
Она глубоко вздохнула, и враз они стали
на ноги. Но вода
была им по пояс.
Одним скачком попал он наверх,
на плешинку, под купой деревьев, где разведен
был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже,
на обрыве, примостился
на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым воротом и опорках
на босу
ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав
ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно
было из-под надвинутого
на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Долго смотрел он вслед странному студенту. Тот повернул к амвону налево, где
было свободнее, опустился
на оба колена и долго не поднимал головы; потом порывисто поднялся, истово перекрестился два раза и пошел, все так же волоча
ноги,
на паперть.
Пока надо добраться поскорее до свежих, как персики, щек Санечки, с их чудесными ямочками. Сейчас они пойдут в комнату Марфы Захаровны, куда подадут лакомства и наливки. Там — его царство. Тетенька и сама не прочь
была бы согрешить с ним. Но он до таких перезрелых тыкв еще не спускался — по крайней мере с тех пор, как стоит
на своих
ногах и мечтает о крупной деловой карьере.
Первач сидит около нее
на стуле очень близко и смотрит ей в глаза так, точно хочет выведать все ее мысли о нем. Она
было хотела дать ему понять, что он не имел права протягивать к ней под столом носок, ища ее
ноги; но ведь это ей доставило удовольствие… Зачем же она
будет лицемерить? И теперь она уже чувствует, что его носок опять близится… а глаза ласкают ее… Рука, все под столом, ищет ее руки. Она не отдернула — и он пожал.
Зверев недосказал, спустил обе
ноги с кушетки, поморщился, должно
быть от боли, потер себе лысеющий лоб, взглянул боком
на Теркина и протянул ему руку.
Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как не бывало ни разу прежде, особенно после угощений в комнате тети Марфы. Сегодня она не
выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего дня стыдила ее, что из нее хотят сделать „негодницу“ и добиться того, чтобы отец выгнал ее… Она раскричалась
на няньку и даже — в первый раз — затопала
ногами. А вдруг как это правда?
Никогда еще она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели
на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она
была в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся в сборках, по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно.
Ноги мелькали из-под синей юбки, в атласных туфлях с бантиками… Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.
— Так как же, почтеннейшая Павла Захаровна, сестрица ваша позволяет постороннему мужчине
быть на такой
ноге с девушкой хорошего дома?.. Вы меня извините: я не имею права делать какие-нибудь замечания… Я судил по очевидности…
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с
ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Осип. Да
на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я и постою. Зачем мне ваша кровать?
Вы, может
быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной
на дружеской
ноге.
Городничий. Не гневись! Вот ты теперь валяешься у
ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а
будь хоть немножко
на твоей стороне, так ты бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в
ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!