Неточные совпадения
И после того как
философия была превращена Гегелем в идол,
философия была свергнута, она пала так низко, как не падала еще никогда в
истории человеческого самосознания.
Нужно выйти из круга, а для этого необходимо сознать, что происходит не только философский кризис, каких немало было в
истории мысли, а кризис
философии, т. е. в корне подвергается сомнению возможность и правомерность отвлеченной рационалистической
философии.
Теория Гарнака о том, что догматы были рационализацией христианства, интеллектуализмом, внесением начал греческой
философии, опровергается всей
историей Церкви, которая учит, что все догматы были мистичны и безумны, опытны и для разума человеческого антиномичны, ереси же были рационалистичны, человеческим разумом устраняли антиномичность, были выдумкой человеческой.
Тот дифференцирующий процесс самосознания, которым наполнена
история философии, имел положительную миссию, он ко многому привел.
Кант велик, и значение его в
истории философской мысли огромно не потому, что он породил неокантианство, а потому, что породил
философию Фихте, Гегеля и Шеллинга.
Мировая
история философии громко свидетельствует, что связь с бытием и абсолютным не порвана окончательно, что нить вечной связи тянется через всю
историю философского самосознания человечества.
Но мистическая
философия должна избежать того крайнего и исключительного мистицизма, который отвергает сверхиндивидуальный Разум и его традиции в
истории и вместе с тем поглощает индивидуальность, растворяет личность в хаотической стихии.
Но отвлеченная
философия не в силах осмыслить мировой
истории, не в силах осветить источников зла.
Ясно, что множественность и повторяемость в индийской
философии и религии, отрицание смысла конкретной
истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ путем превращения в новые и новые формы — все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный конец
истории мира.
Возражаю: «Нет организма без функции!» Не уступает: «Есть, и это — вы!» Насмешил он меня, но — я задумался, а потом серьезно взялся за Маркса и понял, что его
философия истории совершенно устраняет все буржуазные социологии и прочие хитросплетения.
«Вот они, эти исторические враги, от которых отсиживался Тит Привалов вот в этом самом доме, — думал Привалов, когда смотрел на башкир. — Они даже не знают о том славном времени, когда башкиры горячо воевали с первыми русскими насельниками и не раз побивали высылаемые против них воинские команды… Вот она, эта беспощадная
философия истории!»
Из книг другого типа: «Судьба человека в современном мире», которая гораздо лучше формулирует мою
философию истории современности, чем «Новое средневековье», и «Источники и смысл русского коммунизма», для которой должен был много перечитать по русской истории XIX века, и «Русская идея».
Неточные совпадения
Он слушал и химию, и
философию прав, и профессорские углубления во все тонкости политических наук, и всеобщую
историю человечества в таком огромном виде, что профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это оставалось в голове его какими-то безобразными клочками.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части
философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в
истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— Ты не москвичка, а тоже заплуталась: читаешь «
Историю материализма» и «
Философию мистики» Дюпреля.
— Совет невежды! В тот век, когда Бергсон начинает новую эру в
истории философии…
В углу, на маленькой полке стояло десятка два книг в однообразных кожаных переплетах. Он прочитал на корешках: Бульвер Литтон «Кенельм Чиллингли», Мюссе «Исповедь сына века», Сенкевич «Без догмата», Бурже «Ученик», Лихтенберже «
Философия Ницше», Чехов «Скучная
история». Самгин пожал плечами: странно!