Неточные совпадения
Неизбежный процесс дифференциации зашел слишком далеко, и на
всех концах культуры зреет потребность в процессе интегрирующем, восстанавливающем органическую целостность.
Но религиозный синтез не может быть дан лишь в
конце, лишь в результате аналитико-дифференцирующего процесса, лишь для будущих поколений, он дан и в начале, дан для
всех живших и живущих, дан как истина, хранимая вселенской Церковью, как древняя мудрость.
Для дискурсивного мышления
все начала и
концы оказываются скрытыми в темной глубине, начала и
концы вне той середины, которая заполнена дискурсивным мышлением.
Все дальше и дальше отодвигается то, что должно быть сотворено, и так без
конца, без разрешения конфликта времени и вечности.
Однако
всем этим желаниям полагает
конец жалкая ограниченность индивидуального бытия, приковывающая меня к ничтожному комку материи, моему телу, замыкающая меня в душную комнату и предоставляющая мне лишь тесный круг деятельности».
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому современный мир идет разными путями и с разных
концов, прежде
всего остро ставит вопрос о смысле мировой истории, о религиозном соединении судьбы личности и судьбы вселенной.
История лишь в том случае имеет смысл, если будет
конец истории, если будет в
конце воскресение, если встанут мертвецы с кладбища мировой истории и постигнут
всем существом своим, почему они истлели, почему страдали в жизни и чего заслужили для вечности, если
весь хронологический ряд истории вытянется в одну линию и для
всего найдется окончательное место.
Конец мировой трагедии так же предвечно дан, как и ее начало; само время и
все, что в нем протекает, есть лишь один из актов трагедии, болезнь бытия в момент его странствования.
Ясно, что множественность и повторяемость в индийской философии и религии, отрицание смысла конкретной истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ путем превращения в новые и новые формы —
все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный
конец истории мира.
До Христа мир не знал вселенской религии;
все религии были национальными и ограниченными, но мир шел с разных
концов к вселенскому религиозному сознанию, к вселенской религии.
Великое чудо, которого ждет человек и с ним
весь мир, — когда
все наши мертвецы встанут из гробов и оживут, совершится лишь в
конце истории, к нему
все мы должны готовиться.
Но, чтобы вступить окончательно на путь богочеловеческий, человечество, по-видимому, должно пройти до
конца соблазн отвлеченного гуманизма, попробовать на вершине исторического процесса, в поздний час истории устроиться самостоятельно на земле, стать на ноги, отвергнув
все источники своего бытия.
Мировая социальная катастрофа, наступление социалистического рая —
все это вывернутая наизнанку религиозная идея
конца истории, начало уже сверхисторического.
В сознании своем социалисты утверждают, что прогресс будет бесконечным; но в стихии своей утверждают
конец, социалистический
конец истории, исход, спасение человечества от
всех бед и зол, обоготворение человечества.
Все в мире должно быть доведено до
конца, изобличено, обнажено.
Слова «претерпевший до
конца спасется» не значат, что нужно стремиться к страданию, страдать как можно больше, а значат, что нужно иметь как можно большую силу сопротивления, принимать мужественно удары мирового зла, вынести
все до
конца и не согнуться, не погибнуть.
Сознание смысла истории и всеразрешающего
конца истории возможно лишь для соборной, церковной мистики, сознание это не дается ни мистике отвлеченной духовности, оторванной от жизни мировой души и
все переносящей внутрь души индивидуальной, ни мистике субъективного опьянения и преувеличения, искажающего перспективы истории.
Все влечет к пределам, к окончательным выявлениям, к
концу.
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать, что вот это и есть тот самый
конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но
конец всех мыслей был один: смерть.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «
Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Неточные совпадения
«Но, уповая на милосердие божие, кажется,
все будет к хорошему
концу.
Марья Антоновна. Да, право, маменька, чрез минуты две
всё узнаем. Уж скоро Авдотья должна прийти. (Всматривается в окно и вскрикивает.)Ах, маменька, маменька! кто-то идет, вон в
конце улицы.
В
конце села под ивою, // Свидетельницей скромною //
Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — //
Всю ночь огни и шум.
«Ты — бунтовщик!» — с хрипотою // Сказал старик; затрясся
весь // И полумертвый пал! // «Теперь
конец!» — подумали // Гвардейцы черноусые // И барыни красивые; // Ан вышло — не
конец!
— Мы люди привышные! — говорили одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича
всех в кучу сложить и с четырех
концов запалить — мы и тогда противного слова не молвим!