Неточные совпадения
Вся новая философия, начиная с Декарта и кончая неокантианцами, отрицает необходимость посвящения и приобщения для стяжания
знания, гнозиса, и потому тайны бытия и таинства
жизни для философии закрываются.
Для мудрого, для посвященного истины религиозной
жизни, истины веры оказываются
знанием.
Гносеология требует жизненного оправдания, т. е. оправдания перед полной и цельной
жизнью духа, а не перед какой-нибудь дисциплиной
знания вроде психологии или метафизики.
Наивно было бы думать, что можно исповедовать кантианство как теорию
знания, как научную методологию, а в самой
жизни, в самом бытии быть чем угодно.
Современное либеральное (в широком смысле этого слова) сознание не отрицает веры, но видит в вере произвольное, субъективное, необязательное прибавление душевной
жизни и только
знанию придает объективное и общеобязательное значение.
[У Липпса мы встречаем уже иной тип эмпиризма, не рационалистический и не позитивистический; он как бы признает опыт самой «
жизни», а не только опыт «
знания».
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности
знания, но для познающего, как для существа живого и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть функция
жизни, что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и объекта, на раскрытии того же разума и той же бесконечной
жизни в бытии, что и в познающем.
В основе
знания самого высшего лежит
знание житейское, обыденное,
знание как
жизнь.
Подмена же веры
знанием в данных условиях мира есть отказ от свободного выбора, есть трусость перед опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т. е.
жизнь под принуждением данной природной действительности.
Я приведу основной пример из религиозной
жизни, из которого ясна будет и сущность чудесного, и сущность веры в ее отношении к
знанию.
И наука, и философия должны подчиниться свету религиозной веры не для упразднения своих истин, а для просветления этих истин в полноте
знания и
жизни.
Гете был в глубочайшем смысле слова церковнее, ближе к мировой душе, чем Кант, Фихте и Гегель, и потому осуществлял в своей
жизни идеал цельного
знания.
Знание потому есть
жизнь самого бытия, и потому в самом бытии происходит то, что происходит в
знании, потому так, что в познающем субъекте и в познаваемом объекте, в мышлении и в бытии живет и действует тот же универсальный разум, Логос — начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Почему
знание, культура и пр. не есть
жизнь, не есть «переживание»?
Права живого, полного, непосредственного опыта, не опыта рационализированного
знания, а опыта
жизни духа в его целостности должны быть восстановлены.
Опыт есть сама
жизнь во всей ее полноте и со всеми ее бесконечными возможностями; мышление есть само бытие, объект
знания присутствует в
знании своей действительностью.
Но в Логосе субъект и объект тождественны; в мировой
жизни Логоса акт познания есть акт самой
жизни,
знание есть бытие (
знание есть непременно бытие, но бытие не есть непременно
знание, как думал Гегель).
Рационализм лейбницевского типа никогда не утверждал, что бытие создается
знанием; разум для Лейбница был органом познания бытия, но само бытие имело самобытную
жизнь.
Знание, в котором мы путем рефлексии констатируем субъект и объект, есть уже во всех смыслах нечто вторичное, производное, из самой
жизни рожденное.
Знание есть функция мировой
жизни, и философия органическая не должна выделять
знание и ставить его настолько до этой мировой
жизни, что ее считать как бы результатом
знания.
«Фаустовская жажда бесконечной широты
жизни» влечет Лосского к пересмотру теории
знания, верный инстинкт подсказывает ему, что в интуитивизме спасение от этой замкнутости и ограниченности.
Такой гнозис достигается всей полнотой
жизни, а не одним отвлеченным
знанием.
В церкви и в вере дана абсолютная истина и абсолютная
жизнь, и именно поэтому сфера церковной
жизни должна быть отграничена от государства и от
знания как сфер принудительных и неабсолютных.
И он не мог понять Ольгу, и бежал опять на другой день к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего ума и
знания жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
Неточные совпадения
Один — это было отречение от своей старой
жизни, от своих бесполезных
знаний, от своего ни к чему не нужного образования.
«И разве не то же делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к
знанию того, что он давно знает и так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед знает так же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл
жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
«Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне дать мысль, — она несоизмерима с вопросом. Ответ мне дала сама
жизнь, в моем
знании того, что хорошо и что дурно. А
знание это я не приобрел ничем, но оно дано мне вместе со всеми, дано потому, что я ни откуда не мог взять его».
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы
жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько
жизни без малейшего
знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее
знание тайн сердца!» Всю
жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.