Неточные совпадения
Я был бы счастлив, если б книгой этой обострил
в современном сознании ряд жгучих религиозно-философских проблем, особенно
в сознании
людей, вступивших на путь религиозно-мистический.
Прав Вейнингер, когда говорит, что
в каждом
человеке заложено начало гениальности и каждый может быть
в иные минуты жизни гениальным.
И почти нельзя уже встретить
людей, которые верили бы
в философию так, как верили
в Греции, как верили
в Германии
в эпоху ее философского расцвета.
Живому
человеку не легче от этих гносеологических ухищрений, его повергают
в царство призрачности, лишают и личности, и свободы, и реальности бытия.
У величайшего из
людей, у Апостола Павла, были встречи и видения потрясающей силы и реальности, он выразил их
в догмате искупления.
Безумная мистика Церкви дерзала сказать, что Христос был и совершенным
человеком и совершенным Богом, что обе природы были
в Нем совершенно соединены, что воля человеческая была
в Нем претворена
в волю Пославшего Его; рационалистические ереси всегда говорили, что Христос был только Бог, а человеческая природа была
в Нем призрачна или что Христос был только
человек, что воля
в Христе была лишь одна.
Кантианство убивает не метафизику, не учение о бытии, это была бы невелика беда, оно убивает само бытие, вернее, оно выражает, отражает
в жизни совершившееся угашение бытия, его отдаление от покинутого
человека.
Поэтому протестантизм перенес центр тяжести жизни и познания
в субъективный мир
человека,
в изолированную, предоставленную себе душу.
Протестантизм, порвав с объективным бытием, перевел
человека в мир внутренней субъективности и тем породил крайнюю, отвлеченную духовность.
Люди «научного» сознания полны всякого рода вер и даже суеверий: веры
в прогресс,
в закономерность природы,
в справедливость,
в социализм, веры
в науку — именно веры.
Все эти
люди отрицали веру своим сознанием, но они верили
в разные вещи, часто столь же невидимые, как и объекты подлинно религиозной веры.
Даже для
людей научного сознания становится все ясней и ясней, что наука просто некомпетентна
в решении вопроса о вере, откровении, чуде и т. п.
Дуализм этот очень соблазняет современного культурного
человека, уже не мирящегося с полным отрицанием веры,
в глубине сердца своего жаждущего веры, но не имеющего сил преодолеть рационализм сознания.
Человек остался одиноким сам с собой, перед бездной пустоты, отрезанным от живой конкретности, и ему осталось лишь постулировать утешительное, лишь субъективно воссоздавать утерянную божественность
в мире.
Современность признает лишь область видимых вещей, лишь принудительное принимает, невидимые же вещи
в лучшем случае признает лишь как символы внутреннего состояния
человека.
Психологическая противоположность знания и веры бросается
в глаза даже
человеку, не склонному к философскому анализу.
В познавательном восприятии видимых вещей,
в доказательствах,
в дискурсивном мышлении как бы теряется свобода
человека, она не нужна уже.
В дерзновении веры
человек как бы бросается
в пропасть, рискует или сломать себе голову, или все приобрести.
В акте веры,
в волевой решимости верить
человек всегда стоит на краю бездны.
Нужно совершить переизбрание, избрать новый объект любви, т. е. отречься от старой любви к данной действительности, уже мне гарантированной, мне навязанной, сбросить с себя ветхого
человека и родиться к новой жизни
в новой, иной действительности.
Знание есть доверие к ограниченному, земному кругозору;
в акте научного знания
человек стоит на месте, с которого не все видно, виден лишь небольшой кусок.
Логос есть тождество субъекта и объекта;
в нем дана общность
человека и космоса, микрокосма и макрокосма.
Но и
в естественных откровениях философии и теософии
человек прикасается к мировому, вселенскому Разуму.
В науке есть элементы высшего гнозиса,
в ней как бы приоткрываются
человеку тайны Божьего творения.
В древнем, дохристианском мире потому нельзя было овладеть природой, что она была наполнена духами, от которых
человек зависел.
Таинства древних религий были только природны,
в них сказывалась зависимость
человека от природы.
Вера, на которую
люди боятся рискнуть, так как дорожат своей рассудочностью, ничего не отнимает, но все возвращает преображенным
в свете божественного разума.
Роковым для гносеологов является тот факт, что философствует
человек, что познание совершается
в антропологической среде.
И приходится думать о том, чтобы поднять
человека, найти
в нем универсально-божественные начала.
Поэтому опасность психологизма и антропологизма остается лишь для тех, которые не
в силах совершить того акта самоотречения, через который
человек приобщается к универсальному разуму.
«Переживание» мы находим не только
в душе
человека, но и
в душе мира,
в истории,
в культуре.
Человек — микрокосм,
в нем дана разгадка тайны бытия — макрокосма.
Человек-микрокосм есть столь же многосложное и многосоставное бытие, как и макрокосм,
в нем есть все, от камня до Божества.
Во всех оккультных учениях скрыта,
в сущности, все та же таинственная истина о человеке-микрокосме.
Человек потому постигает тайну вселенной, что он одного с ней состава, что
в нем живут те же стихии, действует тот же разум.
Лосский делает знаменательное усилие выйти из тупика,
в который попался европейская философская мысль, он рвется на свободу из клетки, выстроенной отвлеченными гносеологиями, так оторвавшими
человека от бытия.
«
В душе каждого
человека, не слишком забитого судьбой, не слишком оттесненного на низшие ступени духовного существования, пылает фаустовская жажда бесконечной широты жизни.
Кто из нас не испытывал желания жить одновременно и
в своем отечестве, волнуясь всеми интересами своей родины, и
в то же время где-нибудь
в Париже, Лондоне или Швейцарии
в кругу других, но тоже близких интересов и
людей?
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого
человека, всего человечества и всего мира, вера
в возможность окончательного социального устроения человечества и
в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Земной дух человечества, пошедшего по пути змия, загипнотизировал
человека заманчивой идеей прогресса и грядущего
в конце прогресса земного рая, и так обольщен был
человек, что не заметил безумия своего служения прогрессу и своего подчинения счастливцам грядущего рая.
Ни один из боровшихся и страдавших не войдет
в рай будущего, и нет с этим будущим живой, реальной связи ни у одного
человека.
Связь
человека с будущим человечеством
в порядке смертной природы — фиктивна, иллюзорна; связь эта есть результат гипноза, безумного самообмана.
[Уже после напечатания моего этюда «О происхождении зла и смысле истории» я познакомился с интересной книгой
В. А. Кожевникова о Н. Ф. Федорове, замечательном
человеке и мыслителе.
Человек перестал даже сознавать, существует ли он реально, есть ли он нечто
в мире, некоторое бытие
в себе, потерял самоощущение личности.
Напряженно хватаясь за утверждение жизни
в природе, угрожающей со всех сторон уничтожением,
человек теряет сознание и ощущение смысла жизни, он ищет просто жизни и умирает.
Согласно современному сознанию
человек не имеет глубоких корней
в бытии; он не божественного происхождения, он — дитя праха; но именно потому должен сделаться богом, его ждет земное могущество, царство
в мире.
Странность эта определяется желанием построить жизнь независимо от того, есть ли бытие и что есть бытие, безотносительно к существу
человека, к его происхождению и предназначению, его месту
в мироздании и смыслу его жизни.
Религия эстетизма учит утешаться призрачной жизнью, сладостью потери ощущения реальностей, переносит центр тяжести жизни избранных
людей не
в реальную, а
в иллюзорную красоту.
Но
в эпоху ложного субъективизма так же мало находит
человек самого себя, так же мало утверждает свою личность, спасает свою индивидуальность, как и
в эпоху ложного объективизма.
Человек должен стать внутренне свободным, достойным свободы и вечной жизни, действительно перестать быть рабом, а не надевать костюм свободного, не казаться могущественным: он должен сознать свой грех,
в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением.