Неточные совпадения
Эта незыблемая, непоколебимая
вера в то, что истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не имея под собой твердыни божественного, не имея благодатной помощи,
будучи оставленным и покинутым, от вселенской души отрезанным, определяет характер изложения этой книги.
Весь опыт новой философии громко свидетельствует о том, что проблемы реальности, свободы и личности могут
быть истинно поставлены и истинно решены лишь для посвященных в тайны христианства, лишь в акте
веры, в котором дается не призрачная, а подлинная реальность и конкретный гнозис.
Религиозная
вера всегда
есть освобождение и спасение, только в этом ее смысл, и все, что связывает себя с религиозной
верой, в ней ищет питания, все то освобождается и спасается.
Только
вера знает, что рефлексия критической гносеологии над тем, реально ли бытие и может ли оно
быть познано,
есть ложь.
Нельзя
быть кантианцем и исповедовать
веру в реальность Воскресения Христа или ждать реального конца истории.
Именно те, которые переносят
веру и мистику исключительно в субъективную действительность человеческого духа, те, которые отрицают мистическую реальность бытия и пути соединения с ней, отрицают чудесную тайну преосуществления в мире объективном, в мировой душе, те должны
быть признаны рационалистами.
Мистиками остаются те, которые всегда ими
были, те, для которых
вера выше знания и разумом не ограничивается, для которых таинства и чудеса реальны и объективны.
Быть может, тут избираются недостойные предметы
веры,
быть может, тут совершается идолопоклонство, живой Бог подменяется ограниченными и относительными вещами, но само психологическое состояние
веры не упраздняется, оно остается в силе.
Идея науки, единой и всеразрешающей, переживает серьезный кризис,
вера в этот миф пала, он связан
был с позитивной философией и разделяет ее судьбу; сама же наука пасть не может, она вечна по своему значению, но и смиренна.
Требование «научной»
веры, замены
веры знанием
есть, как мы увидим, отказ от свободы, от свободного избрания и от вольного подвига, требование это унижает человека, а не возвышает его.
Рационалистический позитивизм
есть одна из форм замены
веры знанием, гностицизм и теософия — другая форма того же; первая форма — для людей, лишенных фантазии и воображения, дорожащих ограничениями знания, вторая форма — для людей с фантазией и воображением, дорожащих расширением сферы знания.
Кант и
есть основоположник дуалистического решения спора знания и
веры.
Рационалистическое вырождение протестантизма в религию в «пределах разума»
есть компромисс и отказ от подвига самоотречения, всякой
верой предполагаемого, но с сохранением утешительных постулатов.
В
вере, в обличении невидимых вещей, в волевом избрании иных миров
есть риск и опасность.
Вот это подсматривание карты, эта боязнь риска, эта неспособность к свободному дерзновению
есть у всех подменяющих
веру знанием, у всех согласных верить лишь с гарантией.
Но тогда поздно уже
будет поверить, тогда не нужно уже
будет веры, тогда
будет знание.
Подмена же
веры знанием в данных условиях мира
есть отказ от свободного выбора,
есть трусость перед опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т. е. жизнь под принуждением данной природной действительности.
Но до этого акта
веры, до вольного отречения и согласия на все во имя
веры не может открыться разумность
веры, так как это
было бы принудительным знанием.
Мир знания и
веры условно даны как разные порядки, но они могут
быть сведены к единству.
Согласно нашему пониманию природы
веры, не
вера должна рождаться от чуда, в чем
было одно из искушений, отвергнутых Христом, а чудо дается для
веры.
Вера от чуда
была бы насилием, принуждением.
Ведь, в сущности, магия может
быть признана таким же закономерным научным знанием, как и физика, и столь же отличным от всякой религиозной
веры.
Я приведу основной пример из религиозной жизни, из которого ясна
будет и сущность чудесного, и сущность
веры в ее отношении к знанию.
Что Христос умер на кресте смертью раба, что Правда
была распята, — это факт, который все знают, который принуждает и насилует, его признание не требует ни
веры, ни любви; этот страшный факт дан всему миру, познан миром.
Поэтому дело спасения не
было делом насилия над человеком: человеку предоставлена свобода выбора, от него ждут подвига
веры, подвига вольного отречения от разума этого мира и от смертоносных сил этого мира во имя разума большого и сил благодатных и спасающих.
Вера в воскресение
есть акт свободы, свободного избрания, свободной любви к Христу и, вместе с тем, акт отречения от своей ограниченности и ограниченности мира.
Чудо воскресения
есть вещь невидимая, и обличается оно лишь
верой.
Вера в Троичность
есть вера в иной мир, в здоровое, неограниченное бытие, которое не связано ни законом тождества, ни законом исключения третьего.
Научное знание, как и
вера,
есть проникновение в реальную действительность, но частную, ограниченную; оно созерцает с места, с которого не все видно и горизонты замкнуты.
Лишь гносеология, которая
будет ориентирована не только на факте науки, но и на факте
веры, факте откровения, только такая цельная гносеология прикасается к живому сущему, постигает познание как тайну брака познающего с сущим.
Факт
веры, открывающей сущее, факт откровения сущего в
вере и
есть изначальный факт, из которого должна исходить гносеология и философия.
Факт науки
есть факт мыслительный, факт
веры и
есть факт сущий.
Первичная, первосортная гносеология ориентирована на факте
веры, которая
есть познание и бытие разом.
Когда я говорю с братом по духу, у которого
есть та же
вера, что и у меня, мы не уславливаемся о смысле слов и не разделены словами, для нас слова наполнены тем же реальным содержанием и смыслом, в наших словах живет Логос.
Но думаю, что этот новый путь не может
быть отвлеченным, он органический, он соединит знание с
верой, сделает философию сознательно религиозной.
Не
есть ли всякое знание вместе с тем и
вера, и не
есть ли всякая
вера вместе с тем и знание?
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира,
вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это
было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Обоснование это не может
быть делом самой науки: оно вне ее и до нее; обоснование это
есть особая форма
веры.
Пустота, которая остается после освобождения от природного и социального объективизма, после «критического» отвержения всякого бытия, должна
быть чем-нибудь заполнена; ее не может заполнить ни
вера в категорический императив, ни
вера в непреложность математики.
Христианство даже не
есть вера в бессмертие души, в естественную ее трансформацию, а
вера в воскресение, которое должно
быть вселенски завоевано, исторически подготовлено, должно
быть делом всего космоса.
Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна; для этой
веры не может
быть никакой задачи жизни и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти из мира.
И самое сильное препятствие,
быть может, в том, что не видят чуда от
веры в Христа, что поверивший в Христа все еще остается слабым человеком.
Вера в миссию России
есть вера, она не может
быть доказана, это не научная истина.
Народ
есть предмет
веры, а не предмет чувственного восприятия.
Христианину безмерно дорога свобода, потому что свобода
есть пафос его
веры, потому что Христос
есть свобода.
Папизм
есть как бы превращение
веры в принуждение.
Снять бремя свободы и подменить свободу принуждением значит уничтожить тайну
веры, которая и
есть тайна благодатной свободы и свободной любви, значит превратить религиозную жизнь в принуждение видимых вещей, закрепить необходимость.
Насилие и принуждение в делах
веры и совести
есть подчинение порядку природы и отрицание порядка благодати.
Преследования и принуждения в делах
веры и совести невозможны и нецерковны не в силу права свободы совести или формального принципа веротерпимости, что не важно и не относится к сущности религии, а в силу долга свободы, обязанности нести бремя, в силу того, что свобода
есть сущность христианства.
Государственная церковь, государственное христианство
есть такая же ложь и невозможность, как и научная
вера, как и религия, основанная на знании.
Неточные совпадения
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той
веры, что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть на то, что видим.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной
веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни
было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Левин знал брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче
было жить без
веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не
было законное, совершившееся путем той же мысли, но
было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения силы, развитие —
были те слова, которые заменили ему прежнюю
веру.
«Неужели это
вера? — подумал он, боясь верить своему счастью. — Боже мой, благодарю Тебя»! — проговорил он, проглатывая поднимавшиеся рыданья и вытирая обеими руками слезы, которыми полны
были его глаза.