Неточные совпадения
Афанасий ли
Великий рационализировал христианство при помощи греческой
философии?
Гегель был последним
великим гностиком; он обоготворил
философию, превратил ее в религию.
И наука, и
философия подводят к
великой тайне; но та лишь
философия хороша, которая проходит путь до последней тайны, раскрывающейся в религиозной жизни, в мистическом опыте.
В душе русских философов живет уважение к
великому прошлому
философии; все они защищают права метафизики в эпоху философского безвременья.
Книга Лосского тем и замечательна, что в ней модернизм возвращается к тому, что было
великого и вечного в прошлом
философии.
Кант
велик, и значение его в истории философской мысли огромно не потому, что он породил неокантианство, а потому, что породил
философию Фихте, Гегеля и Шеллинга.
Русские очень много получили от германской духовной культуры, особенно от ее
великой философии, но германское государство есть исторический враг России.
«Всякая
великая философия, — говорит Ницше, — представляла до сих пор самопризнание ее творца и род невольных, бессознательных мемуаров… сознательное мышление даже у философа в большей своей части ведется и направляется на определенные пути его инстинктами. И позади всякой логики и кажущейся самопроизвольности ее движения стоят оценки, точнее говоря, физиологические требования сохранения определенного рода жизни».
— Хорошо вам так рассуждать, — смеялась Луша, — а зашить бы вас в нашу девичью кожу, тогда вы запели бы другую песню с своей
великой философией… Мужчинам все возможно, все позволительно и все доступно, а женщина может только смотреть, как другие живут.
Неточные совпадения
Еще более приходится признать, что в духовной жизни германского народа, в германской мистике,
философии, музыке, поэзии были
великие и мировые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней
великой войны Севера с Югом, предвестница еще более
великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о
великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою
философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Так, как Франкер в Париже плакал от умиления, услышав, что в России его принимают за
великого математика и что все юное поколение разрешает у нас уравнения разных степеней, употребляя те же буквы, как он, — так заплакали бы все эти забытые Вердеры, Маргейнеке, Михелеты, Отто, Ватке, Шаллеры, Розенкранцы и сам Арнольд Руге, которого Гейне так удивительно хорошо назвал «привратником Гегелевой
философии», — если б они знали, какие побоища и ратования возбудили они в Москве между Маросейкой и Моховой, как их читали и как их покупали.
Вл. Соловьев, который не любил Толстого, сказал, что его религиозная
философия есть лишь феноменология его
великого духа.
Вот с этим Л. Толстой не мог примириться, и это делает ему
великую честь, хотя бы его религиозная
философия была слабой и его учение практически неосуществимым.