Неточные совпадения
Но славянофильская философия
истории не
хочет знать антиномичности России, она считается только с одним тезисом русской жизни.
Никакая философия
истории, славянофильская или западническая, не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы не
хочет свободной жизни?
Неужели мировые события, исключительные в мировой
истории, ничему нас не научат, не приведут к рождению нового сознания и оставят нас в прежних категориях, из которых мы
хотели вырваться до войны?
Но вряд ли он
захочет остаться в
истории в таком качестве.
Он
захочет остаться в
истории знаменитым литератором и ни от одной строчки, написанной им, не откажется.
Сознание нашей интеллигенции не
хотело знать
истории, как конкретной метафизической реальности и ценности.
Душа Франции средневековья и Франции XX века — одна и та же национальная душа,
хотя в
истории изменилось все до неузнаваемости.
И очень наивна та философия
истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая
хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
Наоборот, сильное чувство личности есть в том мужественном начале, которое начало
историю и
хочет довести ее до конца.
И в этот грозный час нашей
истории мы пытаемся противопоставить русский дух германской машине,
хотим понять эту войну, как борьбу духа с машиной.
Если Россия
хочет быть великой империей и играть роль в
истории, то это налагает на нее обязанность вступить на путь материального технического развития.
Он
хотел ввести христианство во всемирную
историю.
На почве греческой философии философия
истории не была возможна, она возможна лишь на иудео-христианской почве,
хотя бы это и не сознавалось.
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас,
хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
— Посидеть вам придется с минуту, если не
хотите истории. Вишь, кричит как поросенок, должно быть, опять за порог зацепился; каждый-то раз растянется.
Разверните какую
хотите историю, везде вас поразит, что вместо действительных интересов всем заправляют мнимые, фантастические интересы; вглядитесь, из-за чего льется кровь, из-за чего несут крайность, что восхваляют, что порицают, — и вы ясно убедитесь в печальной на первый взгляд истине — и истине полной утешения на второй взгляд, что все это следствие расстройства умственных способностей.
— Да, это правда — он к ней в высшей степени внимателен, бедняга!
Хотя история с парюром мне кажется подозрительной… Вы святая простота… Но она! Скажите, чем объяснить ее холодность? Влюблена она что ли в кого-нибудь?
Неточные совпадения
Я
хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему
Историю и указал ему в ней два места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
"Несмотря на добродушие Менелая, — говорил учитель
истории, — никогда спартанцы не были столь счастливы, как во время осады Трои; ибо
хотя многие бумаги оставались неподписанными, но зато многие же спины пребыли невыстеганными, и второе лишение с лихвою вознаградило за первое…"
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что в
истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах
хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если они
хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из
истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
— Нет, как
хотите, — сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий становится невозможным. Не проходит недели без
истории. Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше.