Неточные совпадения
Мужественное, светоносное
сознание народа — всегда критическое, всегда освобождающее от собственной
тьмы и порабощенности, всегда есть овладение хаотическими в себе стихиями.
Это всемирное по своим притязаниям мессианское
сознание евреев было оправдано
тем, что Мессия явился в недрах этого народа, хотя и был отвергнут им.
Христианское мессианское
сознание не может быть утверждением
того, что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие, не христианские и лишены религиозного призвания.
Христианское мессианское
сознание может быть лишь
сознанием того, что в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский и мир германский.
И это объясняется прежде всего
тем, что традиционное
сознание интеллигенции никогда не было обращено к исторически-конкретному, всегда жило отвлеченными категориями и оценками.
Славянофилы пробовали делать в России
то же, что делал в Германии Фихте, который хотел вывести германское
сознание на самобытный путь.
У русского человека недостаточно сильно
сознание того, что честность обязательна для каждого человека, что она связана с честью человека, что она формирует личность.
Не только в творческой русской мысли, которая в небольшом кругу переживает период подъема, но и в мысли западноевропейской произошел радикальный сдвиг, и «передовым» в мысли и
сознании является совсем уже не
то, во что продолжают верить у нас слишком многие, ленивые и инертные мыслью.
То, что представлялось
сознанию второй половины XIX века единственным существенным в жизни человечества, все
то оказалось лишь поверхностью жизни.
В таком направлении русской мысли была
та правда, что для русского
сознания основная
тема —
тема о Востоке и Западе, о
том, является ли западная культура единственной и универсальной и не может ли быть другого и более высокого типа культуры?
Вл. Соловьев пытался обратить наше
сознание к этим всемирно-историческим
темам, но не всегда удачно.
В мессианском
сознании Достоевского нельзя найти
той чистой жертвенности, которая вдохновляла мессианское
сознание поляков.
Это
сознание прямо противоположно
тому, на котором покоилось наше народничество всех оттенков с его распределительной моралью.
Чтобы добыть свет в нахлынувшей на мир
тьме, необходимо космическое углубление
сознания.
Это более глубокое и широкое мироощущение и
сознание не допускает
тех рационалистических иллюзий, для которых будущее мира определяется лишь силами, лежащими на самой поверхности ограниченного куска земли.
Для
того, чтобы мы были по-настоящему воодушевлены, независимо от оценки немцев, наше
сознание должно быть направлено в совершенно другую сторону, мы должны преодолеть исключительный морализм наших оценок.
Но эта слабость и узость человеческого
сознания, эта выброшенность человека на поверхность не может быть опровержением
той великой истины, что каждый человек — всемирный по своей природе и что в нем и для него совершается вся история.
Но
сознание этой массы должно быть поднято до этого мирового
сознания, а не до
того рабски-обособленного
сознания, для которого все мировое оказывается внешним и навязанным.
Лишь утверждение народного, имманентно-человеческого характера государства должно привести к
тому высшему
сознанию, что государство — в человеке и каждый человек за него ответственен.
Главное зло в образовании коллективного
сознания и коллективной совести в
том, что это только метафорическое, фигуральное выражение, но реальность, скрытая за этими словами, иная.
В
то время как соборность означает высокую качественность
сознания, коллективизм означает объективирующую консолидацию подсознательного, которое всегда играло огромную роль в исторических проявлениях коллективизма.
Я много раз писал о
том, что структура человеческого
сознания не может быть понята статически, что она меняется, суживается или расширяется, и в зависимости от этого человеку раскрываются разные миры.
Но главное в
том, что они никогда не пробовали объяснить, каким образом материальное бытие может переходить в
сознание, в мысль.
Сужение марксистского
сознания связано было с
тем, что произошла исключительная концентрация на борьбу с социальным злом.
Всегда существовало
то, что Хайдеггер называет «das Man», что и есть коллективизм, который есть не первореальность, а фиктивное, иллюзорное порождение
сознания.
Открыв глаза, я повернулся и сладко заложил руки под щеку, намереваясь еще поспать. Меж
тем сознание тоже просыпалось, и, в то время как тело молило о блаженстве покоя, я увидел в дремоте Молли, раскалывающую орехи. Вслед нагрянуло все; холодными струйками выбежал сон из членов моих, — и в оцепенении неожиданности, так как после провала воспоминание явилось в потрясающем темпе, я вскочил, сел, встревожился и протер глаза.
Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это
сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие,
то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
Бородавкин чувствовал, как сердце его, капля по капле, переполняется горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость. Мысль о горчице казалась до
того простою и ясною, что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности.
Сознание это было
тем мучительнее, чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к
той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет,
то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим
сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому,
тем я больше доволен.
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки была в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу в
сознании ее любви и уважения к нему и в особенности в
том, что, как ей утешительно было думать, она почти обратила его в христианство,
то есть из равнодушно и лениво верующего обратила его в горячего и твердого сторонника
того нового объяснения христианского учения, которое распространилось в последнее время в Петербурге.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов
того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты,
сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о
том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только: