Неточные совпадения
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной
свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме,
не желающем
знать формы.
Часто недостаточно помнят и
знают, что античный греко-римский мир
не знал принципа
свободы совести, которая предполагала дуализм духа и кесаря.
Это есть монизм, который
не может
знать по-настоящему
свободы.
Материализм есть полное отрицание
свободы, и социальный строй, основанный на материализме,
не может
знать никакой
свободы.
Но если Иоанн говорит истину, если в самом деле гнусное корыстолюбие овладело душами новогородцев, если мы любим сокровища и негу более добродетели и славы, то скоро ударит последний час нашей вольности, и вечевой колокол, древний глас ее, падет с башни Ярославовой и навсегда умолкнет!.. Тогда, тогда мы позавидуем счастию народов, которые никогда
не знали свободы. Ее грозная тень будет являться нам, подобно мертвецу бледному, и терзать сердце наше бесполезным раскаянием!
Но чтоб у них выигрывать решиться, // Вам надо кинуть всё: родных, друзей и честь, // Вам надо испытать, ощупать беспристрастно, // Свои способности и душу: по частям // Их разобрать; привыкнуть ясно // Читать на лицах, чуть знакомых вам, // Все побужденья, мысли; годы // Употребить на упражненье рук, // Всё презирать: закон людей, закон природы, // День думать, ночь играть, от мук
не знать свободы // И чтоб никто не понял ваших мук.
Неточные совпадения
Но он, поддерживая в себе
свободу мысли, старался уверить себя, что он
не знает этого.
Степан Аркадьич
знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые
не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа
свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
Первое время после того, как он соединился с нею и надел штатское платье, он почувствовал всю прелесть
свободы вообще, которой он
не знал прежде, и
свободы любви, и был доволен, но недолго.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах
не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда
не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт
знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая
свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато сказал Митрофанов. — А может, захворал. Нет, — тихонько ответил он на осторожный вопрос Самгина, — прежним делом
не занимаюсь.
Знаете, — пред лицом
свободы как-то уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и все лишнее забыть хочется, как в прощеное воскресенье. Притом я попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…