Неточные совпадения
Славянофилы и Достоевский всегда противополагали внутреннюю свободу русского народа, его органическую, религиозную свободу, которую он не уступит ни
за какие блага мира, внутренней несвободе западных народов, их порабощенности внешним.
Любовь наша к России,
как и всякая любовь, — произвольна, она не есть любовь
за качества и достоинства, но любовь эта должна быть источником творческого созидания качеств и достоинств России.
Империализм,
как бы ни были часто низменны его мотивы и дурны его приемы, все же выводит
за грани замкнутого национального существования, он выводит
за границы Европы в мировую ширь,
за моря и океаны, объединяет Восток и Запад.
Как много индивидуально ничем не вознаградимых жертв требует империалистическая политика или борьба
за национальное достоинство.
И все-таки нельзя отрицать значения империализма,
как выхода
за пределы Европы и чисто европейской цивилизации, нельзя отрицать его внешней, материальной, географической миссии.
Столь разнохарактерные явления,
как империализм в политике и теософия в духовной жизни, одинаково симптоматичны для тяготения к выходу
за пределы европейской культуры, к движению с Запада на Восток.
Вопрос в том, чтобы Россия окончательно отказалась от той пугающей и отталкивающей идеи, что «славянские ручьи сольются в русском море», т. е. признала вечные права
за всякой национальной индивидуальностью и относилась к ней,
как к самоценности.
Нигде нет такой погони
за наживой,
за жизненным успехом, такого культа богатства и такого презрения к бедности,
как у парижан.
На вершинах польской духовной жизни судьба польского народа переживается,
как судьба агнца, приносимого в жертву
за грехи мира.
Величайшие явления германского духа,
как Бёме, Ангелус Силезиус, Балдар или Гёте, Гофман, Новалис, выходят
за пределы той «германской идеи», которую я пытаюсь характеризовать…
Как много жестокости и боли бывает во всякой борьбе
за ценность, которая ставится выше блага!
С точки зрения сострадания к людям и человеческим поколениям, боязни боли и жестокости, лучше оставаться в старой системе приспособления, ничего не искать, ни
за какие ценности не бороться.
Представитель с.-д. принципиально заявил, что социал-демократы отказываются от участия в военно-морской комиссии и не берут на себя ответственности
за оборону страны, так
как в обороне должен участвовать весь народ.
Я слышу,
как говорят: это очень «радикальный» человек, подавайте
за него голос.
Самое ведь важное и существенное — люди, живые души, клетки общественной ткани, а не внешние формы,
за которыми может быть скрыто
какое угодно содержание или полное отсутствие всякого содержания.
Ницше понял истину,
как выражение борьбы
за волю к могуществу,
как творимую ценность, истина подчиняется созданию расы сверхчеловека.
Совершенно ошибочно истолковывать марксизм в духе объективизма,
как это часто любят делать марксисты, желая этим сказать, что история
за них.
— Ах, не знаете? А я думала, вам все уже известно. Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я вас считаю как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже все известно. Я вас
как за родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас правая рука! Ушибли?
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я ему прямо скажу:
как хотите, я не могу жить без Петербурга.
За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы
за какого-нибудь простого человека, а
за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что
за ветреность такая! Вдруг вбежала,
как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право,
как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя,
как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё
за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с
какими усами?